Птица за птицей - [14]

Возможно, вы за целый день не сделали ничего толкового.

И что теперь? Курт Воннегут говорил: «Когда пишу, я чувствую себя безруким и безногим калекой, который держит карандаш в зубах». Смелее вперед! Изводите горы бумаги, делайте ошибки. Перфекционизм — тяжелая, закостенелая форма идеализма, а ошибка — настоящий друг художника. Увы, когда мы были детьми, нам почему-то (не нарочно, я уверена) забыли сказать, что разводить вокруг себя беспорядок жизненно необходимо, что только так мы сможем понять, кто мы такие и зачем мы здесь. И еще — что и как нам нужно писать.

Школьные завтраки

Помнится, я обещала рассказать вам все, что сама знаю о писательском ремесле. Но еще я расскажу все, что знаю о школьных завтраках: динамика, процессы и психология и там и там очень похожи. Надеюсь, вам станет понятнее, как работы малого объема и производство бросовых черновиков помогают найти целый ворох потаенных детальных воспоминаний, поднять залежи творческого сырья и найти колоритные прообразы для будущих персонажей.

Итак, если мне звонит кто-то из учеников и начинает стенать от невозможности выразить себя в слове, я прошу его рассказать мне о школьных завтраках. Неважно, где и когда человек учился: в государственной школе или частной, в Южной Калифорнии или Нью-Йорке, на двадцать лет раньше, чем я, или на десять лет позже. Чаще всего оказывается, что их еда была очень похожа на то, что брали с собой мы в нашу обычную государственную школу в Северной Калифорнии, где учились дети благополучного среднего класса. Но есть и отличия; именно они интереснее всего. Только сравнив их, можно понять, что у нас общего. Как ни странно, после того как мы поделимся воспоминаниями о школьной еде, мои ученики приходят в гораздо лучшее настроение и снова чувствуют энтузиазм.

Однажды на занятии я попросила студентов написать что-нибудь про их школьные завтраки, отвела на это полчаса и сама стала писать вместе с ними. Вот что у меня получилось.

Главное, что я знаю про школьные завтраки: только кажется, что дети просто собираются и вместе едят. На самом деле мы каждый раз словно выворачивались наизнанку друг перед другом.

В каком-то смысле писатель тоже выворачивается наизнанку перед посторонними. Эти завтраки — предвестники совместных душей после физкультуры в седьмом-восьмом классе, когда все могут рассмотреть, что у тебя выросло и чего не выросло, и чувствуют нутряные запахи твоего тела, и ты понимаешь, что можешь подцепить какую-нибудь общую болячку. Содержимое твоего пакета с завтраком очень многое говорило о твоей семье. Некоторые завтраки (как и люди) считались крутыми и престижными. А некоторые не считались. Все очень просто: у нас был свой код, свои понятия о том, что приемлемо, а что недопустимо.

Однако через полчаса стало ясно, что у меня и еще у нескольких членов группы слишком много материала и мы рискуем захлебнуться в нем. Поэтому мы решили не поднимать тему пакетов и родительских подписей на коричневой бумаге: как мы выдумывали, будто эти каракули — на самом деле тайный шифр турецких террористов, и что эти фантазии говорят о нас тогдашних. Итак, пакеты решено было пока не трогать, а сосредоточиться на их содержимом. Мысленно берем рамку пять на восемь и выделяем первый фрагмент: сэндвич.

Сэндвич был гвоздем программы, и насчет него существовали очень четкие правила. Во-первых, мы признавали только белый хлеб из супермаркета. Исключений не допускалось. Если ваша мама сама пекла хлеб — оставалось только молиться, чтобы другие ничего не заметили. Этим уж точно не хвастались, и если мама делала домашний сыр, об этом тоже помалкивали.

И «правильные» начинки у сэндвичей бывали только нескольких видов. Одобрялись вареная и копченая колбаса, какой-нибудь нейтральный сыр, а также арахисовое масло с конфитюром (если ваши родители понимали разницу между конфитюром и джемом).

Выше всего ценился виноградный конфитюр: приятно склизкая, убийственно сладкая сплошная химия. Второе место занимал клубничный джем. Остальное считалось дрянью. Вот, например, малиновый…

Тут выяснилось, что я уже точно не помню, за что именно мы так ненавидели малиновый джем. Поэтому в тот же вечер, придя домой, я позвонила своей подруге. Она тоже писательница — очень талантливая, очень успешная и с кучей неврозов. Пожалуй, у нее и таланта, и неврозов больше, чем у всех остальных моих знакомых.

Я спросила:

— Помнишь, когда мы завтракали в школе, виноградный конфитюр все любили, клубничный джем считался ничего, а малиновый вообще был за гранью добра и зла? Как тебе сейчас кажется, почему?

И подруга выдала длинный, страстный, довольно бессвязный монолог о том, что в малиновом джеме всего было слишком много. Например, зернышек в одной ложке. В нашем детстве был очень популярен фильм «Вторжение похитителей тел»[24]. Там у землян появлялись двойники-инопланетяне, вырастающие в огромных стручках, как бобы. Семена растений занесены на Землю из другой галактики. Вот зернышки в малиновом джеме и напоминали моей подруге эти «семена зла».

Еще подруга вспомнила про абрикосовый джем, который был даже хуже малинового. Я не думала об этом лет тридцать, но тут все детали всплыли у меня в голове с ужасающей четкостью. Абрикосовый джем был невероятно похож на клей или какую-то липкую слизь. Но почему-то вы непременно получали его в те дни, когда завтрак собирал папа. Все отцы обожали абрикосовый джем, уж не знаю почему. Дочь Фрейда, наверное, много чего могла бы сказать по этому поводу.