Птица в клетке - [86]

Теперь, проводя достаточно времени вдали от Эльзы и успевая за день соскучиться, после работы я спешил домой. К своей единственной радости. Я приносил ей книги: занудливые, с массой примечаний и сносок, но после падения Карла она утратила интерес к литературе, поскольку те же истины открывало ей созерцание, которое к тому же не утомляло глаз. Ее хроническая апатия заставляла меня таскать из фабричной комнаты отдыха старые подшивки газет, чтобы потом разбрасывать их по дому. Таким способом я надеялся переложить на них свою миссию по выводу Эльзы из депрессии и возвращению к реальности. До сих пор не могу забыть, как меня трясло на работе и как падало сердце от мысли о предстоящем обмане. Ворвавшись в дом после рабочего дня, я первым делом проверял, остались ли подшивки на прежних местах. Да, как обычно. Эльза не желала, чтобы я подменял себя газетами.

– Сколько мне лет? – ни с того ни с сего спросила она, разглядывая свое прозрачное отражение в оконном стекле.

Чтобы отделаться шуткой, я сказал:

– Ровно сто.

– Где я живу?

Я назвал наш адрес и вынужденно повторил, дважды произнеся по слогам название улицы.

– Как я здесь очутилась?

Ей потребовалось несколько раз выслушать старую историю, уже набившую оскомину.

Молчание затянулось; я выбрал наобум какую-то газету и, с гримасой пробежав глазами заголовки, ерническим голосом прочел:

– «Метафорический железный занавес превращается в пограничную реальность. Великий немецкий город по-прежнему разделен надвое высоким металлическим ограждением с колючей проволокой поверху. На отдельных участках ограждение возводилось вплотную к домам, причем буквально за одну ночь: утром жильцы выглядывали из окон, чтобы посмотреть, какая стоит погода, но вместо неба видели безобразную металлическую конструкцию, за которой чувствовали себя как в клетке. Зачастую отец с сыном оказывались на восточной стороне заграждения и спрашивали, что сегодня на завтрак, а мать с дочерью на западной стороне жарили им яичницу».

Эльза отмахнулась.

– Ладно, ладно. Вот еще статейка. Ну-ну. «Вернер фон Браун: от „Фау-два“ к мечте о космической ракете»[75].

Я отбарабанил текст слово в слово, лишь изредка выпуская строчку, а то и абзац.

– «В результате наступления Советской армии весной тысяча девятьсот сорок пятого года Вернер фон Браун со своими соратниками-учеными, спасаясь бегством, сдался войскам США. Его брат и коллега, также инженер-ракетостроитель, выкрикнул, обращаясь к американцу-рядовому: „Хелло! Я – Магнус фон Браун! Мой брат – изобретатель „Фау-два“!“ Двадцатого июня тысяча девятьсот сорок пятого года госсекретарь США одобрил перемещение фон Брауна и других специалистов в Соединенные Штаты согласно плану операции „Скрепка“, направленной на трудоустройство германских ученых, прежде считавшихся военными преступниками[76] или лицами, представляющими угрозу национальной безопасности».

Я встал и, прихрамывая, прошелся по комнате – как бы загадал шараду.

– Представляешь, говорят, что в космосе не действует сила притяжения.

Эльза рассмеялась и бросила в меня подушкой, чтобы я умолк.

– Вообрази, как мы бы с тобой там отплясывали! В кои-то веки я бы не отдавил тебе ноги. – С женскими ужимками я протанцевал по ее матрасу, отчего она совсем развеселилась. – Если тебя не устраивают наши жилищные условия, представь себе жизнь в космосе… Там каждую мелочь нужно прибивать гвоздями, даже твое мыло. Вода из душа течет не вниз, а вверх, так что готовься: до нее надо еще доплыть. Если при расчесывании лишишься пары волосков, запрокинь голову и увидишь на потолке целое гнездо – этакую подкладку зонта!

Эльза уже держалась за бока. Я воодушевился, ткнул пальцем в следующий заголовок и сделал вид, что читаю:

– «„Мужчина прячет женщину“. Жил когда-то в Австрии некий мужчина, который полюбил жившую в Австрии женщину, да так сильно, что решил спрятать ее от мира или мир – от нее. При этом он рисковал своей жизнью…»

Эльза схватила вторую подушку, но за хорошей игрой во взгляде мелькнула угрожающая искра.

– «…Однако не в том смысле, как ей думалось. В действительности Австрия оказалась в руках победителей… на… четыре года… А расколотым надвое городом стал Берлин».

У меня перехватило дыхание, а сердце отплясывало знакомый вальс в три па, все быстрее и быстрее, круг за кругом. Я вздернул брови в комичной гримасе и заявил:

– Здесь так написано.

Но шутка не удалась, хотя я давился и гнусавил, как старательный, но бездарный клоун, знающий, что публика не хуже его самого видит отсутствие таланта.

Рука Эльзы зависла в воздухе и выронила подушку… от последнего судорожного смешка повеяло горестным облегчением или, быть может, переспелым обманом. Она долго разглядывала меня с сожалением и глубокой озабоченностью во взгляде, как будто впервые задумалась не о своей судьбе, а о моей.

XXVIII

Назавтра был понедельник, и мимо меня по конвейеру со стуком плыли розовые пирожные, каждые десять секунд ударявшие мне в нос приторным химическим запахом. Одинаково розовые кондитерские изделия давно примелькались: что ни день они тысячами проплывали мимо и сливались воедино – чтобы различить два соседних, требовалась недюжинная концентрация внимания. По правде говоря, стоило мне задуматься, как я пропускал целые партии, даже не глядя в их сторону; а в тот день мне было о чем подумать. Пирожные, расплывчатые розовые пятна, ехали дальше, провожаемые этим «бум-тук-тук» и следующей партией расплывчатых розовых пятен. Тут как по волшебству у меня созрело решение. Я молча повесил на крючок свой белый халат и шапочку. Как поначалу никто со мной не поздоровался, так никто и не кивнул на прощанье.