Птица Сирин и всадник на белом коне - [5]
Замужние бабы венков уже не кидали, а пошли с мужьями да родителями в бане париться. Для бани специальный веник у каждого был припасен, пахучими травами и цветами яркими связанный.
А молодежь только того и ждала, когда старшие уйдут. Поскидали одежду и с хохотом в речку — бултых! Плещутся, озоруют, визжат, вылезать не торопятся. Вода-то в эту ночь особая, живительная, в ней солнышко купалось.
Девушки в воде еще краше стали, кувшинками расцвели.
А где же Марьюшка?
Все из воды вышли, а ее нет. Тревога Егория взяла. Не утонула ли? Поспрашивал, говорят, видели, в лес пошла.
Бросился Егорий за ней. Мало ли чего в лесу в такую темень случиться может! Бежит, по сторонам поглядывает. Нет Марьюшки! Тишина вокруг зловещая, словно затаился лес.
Вдруг черный сыч над головой как ухнет, как захохочет — и лес ожил. Ветра нет, а листья зашевелились, ветки заскрипели, деревья закачались, с места сдвинулись и на Егория пошли! Холодом Егория охватило, страх все позвоночки пересчитал.
Вспомнил, сказывала бабушка, что в ночь на Купалу чудеса всякие случаются. Не верил, а гляди — так оно и есть! Чудится, будто лапы мохнатые из-за деревьев к нему потянулись, длинные, когтями вот-вот за горло схватят. Бормотание какое-то, говор слышен, огоньки бледные в темноте звериными глазами мерцают.
Споткнулся Егорка о скользкий корень, а может, тот корень сам его за ногу зацепил, и со всей моченьки в кусты затрещал. И тут впереди кто-то как вскрикнет, и все смолкло разом. Вроде Марьюшкин голос.
Куда страх у Егория делся!
Бросился, не разбирая дороги, к тому месту. Сердце колотится, сучья по глазам хлещут, лицо в кровь царапают — успеть бы!
На лунную поляну выскочил, а там Марьюшка бездыханная лежит, папоротник в руке держит. Подкосились у Егория ноги, на колени упал, голову ей на грудь уронил. Только слышит, бьется сердце-то, жива Марьюшка!
Волосы с лица ее отвел и ахнул. Вроде бы встречал каждый день и не замечал в ней ничего такого. А тут будто впервые увидел, до чего хороша! То ли ночь волшебная Марьюшку краше сделала, то ли Егорию глаза новые подарила.
Не удержался Егорий — да разве тут удержишься? — да и поцеловал ее в горячие губы. Дрогнули у Марьюшки ресницы, открыла глаза широко.
— Ох, Егорка! Напугал как! Ты зачем здесь?
— А ты?
— Цветок волшебный искала. Нарассказывал мне дед, что, мол, расцветает в купальскую ночь цветок папоротника, один во всем лесу. Кто его сыщет, тому он место укажет, где сокровища несметные сокрыты. Их бесы на просушку из-под земли поднимают, а сами вокруг стоят, караулят. Ты, мол, подходи, не бойся. Кинь в них цветок-то, они и замрут, как истуканы. Тогда клади золото в подол, сколько дотащишь, да только слушай, как затрещит в лесу, захрапит — это, значит, огненный конь по лесу мчит, тебя топтать хочет. Бросайся тогда наземь и не шевелись. Как бы близко он от тебя на дыбки ни встал, как бы огнем ни палил, не открывай глаз. Он устанет и уйдет, а золото твое будет.
— Зачем тебе столько золота?
— Да не за золотом я шла, а на чудо посмотреть. Неужто бывает такое? Ну, иду, значит, ни жива ни мертва, жутко одной-то, но цветок ищу. Вдруг сзади кто-то как ухнет и давай ко мне по кустам продираться! Ну, думаю, еще и цветка не нашла, а уж конь огненный на меня несется! Вот и повалилась на землю от страха… Чего смеешься-то?
А Егорий хохочет, по траве катается:
— Ой, не могу! Да ведь это я к тебе через кусты продирался! Ой, умру, ой, не выживу!
Насилу успокоился, сел, слезы утер:
— Так и не нашла, значит, цветка-то?
— Нет…
— А я нашел.
— Да ну?! Покажи!
— А закрой глаза.
Закрыла она глаза, а Егорий поднял с земли Марьюшкино зеркальце, к лицу ее поднес.
— Гляди! Вот он, мой цветок!
Ахнула Марьюшка, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Ну, что ты будешь с ней делать?!
Словно волна горячая всю душу Егория окатила. Обнял он ее ласково.
— Что ж плачешь? Или не люб я тебе?
— Да люб, давно люб! От радости плачу. Ведь ты с утра до ночи только на краски свои любуешься, а меня и не замечаешь вовсе!
— Нет, Марьюшка. Меня краски эти красоту понимать научили, тебя разглядеть помогли. Пойдешь ли за меня?
— Позови только, все брошу, уйду с тобой. Да боюсь, дед заупрямится. Он все богатых женихов высматривает.
— А мы к нему бабушку Акулину свахой пошлем. Она с ним быстро совладает.
На рассвете в деревню пришли. Все шептались про счастье свое будущее. Целовались, конечно, не без этого.
Петухи запели, когда Егорий в избу мышкой шмыгнул. А бабушка уж с веником поджидает.
— И где ж ты, окаянный, цельную ночь прошастал?! Я не погляжу, что здоровый, выдеру вот веником.
Обнял Егорий с улыбкой свою старенькую бабушку, как медведь ее, сухонькую, облапил, она и притихла.
— Ну, сказывай, где был-то?
— За цветком волшебным бегал.
— Нашел?
— Нашел, бабуля!
— Да где же он?
— А по соседству, у деда Афанасия покуда оставил. Пойдешь Марьюшку за меня сватать?
Охнула бабушка, на лавку села.
— Слава тебе, Господи! Собрался наконец. Я уж думала, ты блаженный какой, на девушек не глядишь, все работаешь. Ну что ж, Марьюшка невеста хорошая, тебе под стать. И красавица и рукодельница. Сейчас и пойдем свататься.
