Птенец - [3]

Когда она проснулась в очередной раз, солнце было уже высоко.

За ночь куртка отсырела и стала тяжелой, как мертвое животное. Все тело затекло. Нина ползком перебралась на солнце, и какое-то время бессильно лежала, ни о чем не думая, и просто наслаждаясь теплом.

Не чищенные со вчерашнего утра зубы были шершавые на ощупь, когда она трогала их языком. В горле першило, и, не смотря на солнце, она вздрагивала от каждого порыва ветра.

С трудом поднявшись, Нина огляделась и не смогла вспомнить, откуда пришла вечером.

Тогда она побрела наугад полем, чтобы только не уходить с солнца, не заходить в холодную зябкую тень. Мелькая черно-белыми крыльями, далеко впереди взмывала вверх и вновь ныряла вниз, будто танцевала, птица. Быть может, это была даже та птица, что пугала ее ночью своими криками.

Идти было тяжелее, чем накануне. 

Этот день вообще давался ей труднее, чем первый. Было, наверное, обеденное время, и солнце нещадно палило с верхушки неба. Растворившись в его слепящем свете, где-то над головой заливались жаворонки. Поля и перелески сменяли друг друга, но ничто не напоминало о том, что где-то здесь, неподалеку живут люди.

Земля пылила, и высохшие метелки многолетников были все в этой солоноватой пыли. Нина пробовала жевать сухие стебли растений, но в них не было жизненных соков.

Талая вода нестерпимо блестела в низинах и выбоинах, но Нина пока не решалась пить ее.

Снег, белевший еще кое-где в ложбинках, казался ей надежней. Может быть потому, что в детстве зимой она все время ела его тайком, наедалась им, а потом лежала с больным горлом и температурой, и неделями не ходила в детский садик. Это было самое уютное, самое спокойное время ее детства. Мама всегда так вкусно кормила ее, когда она начинала идти на поправку.

Белевший кое-где в ложбинках, снег казался сахарным, полным воды и вкусным, и вскоре  Нина стала жадно загребать его горстями и отправлять в рот.

Она вспоминала, как накануне вытряхнула картофелины в придорожную канаву, и сейчас ей уже казалось, что она съела бы ту картошку сырой, жадно бы вгрызлась в каждый клубень, не очищая его от земли.

Смутно Нина припоминала, что леса здесь тянутся до самого Мурома. Это физручка, кажется, вчера говорила им на станции. Или Мурманска. Хотя нет, Мурманск, вроде бы, далеко на севере… Но может быть и до Мурманска они…

Нина шла и вспоминала теперь без разбора, и мамины супы с солнечными капельками жира на поверхности, и даже утренние каши и какао, которые давали на завтрак когда-то в детском саду.

От снега першило воспаленное горло, и больно было глотать даже собственную вязкую слюну. Перед глазами плыли красные круги, и она временами забывала, кто она, и где находится, растворяясь в солнечном мареве. Каждый шаг отдавался болью в спине. Несколько раз она садилась на землю и с каждым разом, ей все труднее было подниматься. Она боялась теперь, что скоро ляжет, и больше не поднимется. Она всегда была толстой, рыхлой и слабой, - со слезами подумала она.

Удивительно, как вообще она заметила это гнездо. Что-то слабо хрустнуло у нее под ногами, и она заставила себя открыть глаза и вытереть рукавом слезы. С трудом опустившись на колени, она раздвинула сухую траву. Два из пяти пестреньких, куда меньше куриных, яиц были раздавлены. Из их скорлупы стекала полупрозрачная вязковатая жидкость.

Из одного вывалился почти полностью сформировавшийся птенец. Как пленкой, тонкой розоватой кожицей затянутые темные и выпуклые глаза, ни разу еще не раскрывавшиеся. Птенец судорожно подергивался, пытаясь перевернуться.

 В кустах раздавалось возбужденное отчаянное щебетание и потрескивание птицы. Нина опустила зародыш на землю и двумя пальцами взяла одно из уцелевших яиц.

 Она сомневалась, что сможет проглотить такое. Дома мать иногда взбивала ей сырые яйца с сахаром, и это было вкусно. Быть может, и без сахара их можно есть, - подумала она и зажмурилась.

 Скорлупа хрустнула, и что-то хрупкое и одновременно упругое оказалось у нее во рту, по подбородку потекла клейковатая жидкость. Нина изо всех сил постаралась побороть тошноту и не выплюнуть тепловатое, и, кажется, шевелящееся содержимое яйца.

 Скорлупа и кости захрустели на ее зубах, перетирались и рвались тонкие тугие связки и зачаточные мышцы. Скользкое склизкое мясо под тонкой жалкой складчатой кожей, скользило по зубам. Нина жевала со звериным урчанием, заставляя себя не думая о птенце, и не думать о вкусе, пока что-то слизистое и горькое не наполнило ее рот.

Она прислонилась к стволу березы и тяжело дышала, отгоняя тошноту. Вокруг не было ничего, чем бы можно было заесть эту горечь. Ни листочка, ни травинки в поле. Она наклонилась и, царапая пальцы, загребла целую пригоршню сероватого льдистого снега и с жадностью втянула его с ладони губами.

С трудом она заставила себя проглотить месиво заполнившее ее рот, но пустой желудок тут же скрутило. Нина согнулась пополам, и ее тут же вывернуло наизнанку. Она вспомнила черные, как горошины перца в супе, затянутые пленкой глаза птенца и его уродливый костяной клювик, и ее вырвало еще раз – пустотой, желчью и желудочным соком.