Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни - [43]

— Я и не думаю, — смутилась Любовь Борисовна. — Мне просто интересно все знать о дедушке.

— Он был пятью годами моложе меня, — начала она рассказывать. — Как сейчас вижу — веселый, красивый, с румяными щеками, каштановая шевелюра мягко вьется, глаза горят. Как-то гуляли мы зимой в Дроновой балке — уже почти взрослые были, а глупые, — комментировала она. — Теперь в таком возрасте дети другим занимаются, а мы на санках катались. Вот он мне и говорит, что сегодня ему исполнилось четырнадцать лет. «Ой, поздравляю тебя, Якотка!» — я хлопнула в ладони и потянулась к нему, чтобы поцеловать в щечку. Но он первым обнял меня и поцеловал в губы. Потом покраснел и сказал, что в такой день я не должна на него обижаться. Это было, как сейчас помню, восемнадцатого февраля. А почему я запомнила?

— Да, почему?

— Это был день рождения моей сестры, умершей в младенчестве. У моей мамы только один ребенок умер, именно эта девочка, — уточнила Вера Петровна. — И в нашей семье ее всегда помнили.

— Понятно. Вот за этот рассказ спасибо, — растрогалась Любовь Борисовна. — Он очень важен.

— Только ведь по старому стилю, — предупредила Вера Петровна, увидев, что Любовь Борисовна схватилась записывать эту дату.

— А вы не ошибаетесь? Может, он пошутил? Мальчишки, они такие…

— Ты что? Я потом всегда его в этот день поздравляла, а он поздравлял меня в мой день рождения. Такая у нас тайная любовь вышла.

— И больше ничего?

— Ого! «Больше ничего», — передразнила рассказчица Любовь Борисовну. — А чего ты еще хотела? Мы тогда добродетельными были.

Вдруг Вера Петровна сказала такое, от чего ее слушательницы онемели.

— Хорошо, что я не вышла замуж за Якотку.

— Почему Якотка?

— Так его родители называли. Ну и мы тоже — как в семье, так и мы. Он в детстве говорил не «ягодка», а «якотка». Так вот я скажу тебе, что ему суждено было умереть страшной смертью. Знаешь почему?

— Не знаю. Почему?

— В наказание за то, что взял на себя Богово ремесло — спасать людей. Ты же ничего не знаешь! А если бы не он, то вот это кладбище, — Вера Петровна скрюченным пальцем повела за угол дома, где виднелись кресты, — было бы намного шире. Или там… — теперь она показала через дорогу, на стадион, разбитый на месте давних захоронений. — Там копали рвы и бросали в них умерших от голода без гробов и без крестов. И среди них могли бы лежать те, кто ныне живет и не знает, кому жизнью обязан.

— Говорят, что дедушка Вернигора многих спасал от голода, — отозвалась Прасковья Яковлевна, чтобы показать знание вопроса.

Вера Петровна остро посмотрела на нее, почти с осуждением, и замолчала.

— Я что-то не то сказала? — спросила Прасковья Яковлевна, оглядываясь на свою дочь.

— Да то ты сказала, — успокоила Вера Петровна слушательниц. — И Вернигора спасал… Только почему? Потому что и Вернигору спасали. Ведь до революции он служил у пана Миргородского ключником, был его правой рукой. Жил, представьте себе, как кот в сметане, очень и очень славненько. Так что бы с ним стало, если бы новая власть ему это припомнила, скажите? — и сама себе ответила: — Вернигора должен был людей благодарить за молчание. Понятно?

— Не совсем, — призналась Любовь Борисовна. — Ведь вопросы раскулачивания или высылки решали власти, а не люди.

— Еще как решали люди! Ты что думаешь, кто-то по суду это делал?

— Я ничего не думаю, я просто не знаю.

— Списки на раскулачивание и высылку составляли в районе, и то — по предложениям с мест. Это правда. А решение принимали тут — на собрании жителей села. Все законно было: протокол, голосование, подписи. Так что все мы сами решали. Зря теперь на Сталина валят. И списки мы подавали и голосовали тоже мы. И Вернигора прекрасно понимал, за какую доброту людскую отрабатывал. Теперь-то поняла?

— Поняла, — сказала Любовь Борисовна, и посмотрела на Прасковью Яковлевну, продолжавшую молчать.

— Только где бы он брал зерно без Яши, не скажешь? — между тем продолжала Вера Петровна. — Да и придумал ли бы сам людей спасать, решиться на такое?

— Ну, как знать…

— Так вот знай, девочка, что в этом деле все было продуманно. Яков Алексеевич умел тихо и незаметно ворочать большими делами, и людей на них организовывать. Ученый был, конечно, но и от Бога смекалистый. Например, по его почину на вашем краю, напротив Рожновского хутора, разрыли русло Осокоревки, расчистили котловину между холмами, построили плотину и образовали пруд. Три года бились, землю кое-где лопатами копали, кое-где плугами распахивали, потом грузили на телеги и вывозили наверх волами, лошадьми. Каждый день в свободное время, как мурашки, рылись — и сделали-таки. С того времени детям было где купаться. А потом достал мальков и запустил в ставок.

— Да, вот моя мама рассказывала об этом в фильме, который здесь снимали телевизионщики.

— Ну, твоя мама того, о чем я сейчас скажу, не знает, так как ее тогда на свете не было. Я уверена, что именно этот ставок и натолкнул Яшу на мысль в голодные годы спасать людей. Почему спросишь? А вот почему.

Начиналось оно вроде забавы, молодечества. Яков Алексеевич увлекающимся был человеком, горячим. Сначала все больше сады высаживал. Себе сделал сад, братьям родным, двоюродным, другим родственникам саженцы возил, учил привои делать, ухаживать за деревьями. У нас здесь искони никто не знал таких ягод, как малина, смородина. Знали шелковицу и крыжовник, и все. А он начал высаживать ягодники, людей к этому склонять. А какая радость от них детям была, боже милостивый! Они днями сидели в тех кустах, клевали ягоды как воробьи.