Психушка - [3]

А передо мной простирался ухоженный проспект, ведущий вдаль и ввысь, и по этому-то проспекту я сдуру и рванул. Скоро я понял свою ошибку, но деваться было некуда: гипотенуза короче суммы двух катетов, и свернув, я неминуемо попал бы в лапы Павла Ивановича, а мне уж так этого не хотелось!

Поначалу я драпал неряшливо и потратил много сил зря, но проспект был длинный и я успел наработать тактику и стратегию бега, и выправил дыхание. Нечего и говорить, скоро я бежал по чемпионски. Правда, от преследователей я так и не оторвался, но между делом побил несколько рекордов. Я весь был увешан финишными ленточками. Я придерживал левой рукой невыносимо болтающееся пузо (а локтем — кипу почетных грамот), а правую оттягивал магнитофон «Ростов», который мне выдали где-то на промежуточном финише. Магнитофон больно колотил меня по икрам и вообще, в силу своей стационарности, очень мешал бежать, но расстаться с ним я был не в силах.

Толпа сзади изрядно поредела, но не отставала, и я наддал из последних сил. Однако проспект, ведущий вдаль и ввысь, неожиданно кончился обрывом. Деваться было некуда; не помня себя, я заскочил в ближайший подъезд. Конечно же, лифт не работал. Припадая на обе ноги, как предзимняя муха, вполз я на седьмой этаж (дальше не хватило сил) и нажал первую попавшуюся кнопку.

Дверь открылась, и из проема вырвался гул чудовищного застолья.

— А вот и он! — сказали мне.

— Нет. — сказал я. — Это не он. Это не я. Это… В общем, извините…

— Не извиним! — услышал я. — Штрафную ему! чтоб не опаздывал! Во! Бежал! Торопился! Да оставили тебе, оставили! А ну, штрафную ему! Братва! Да он с музыкой!

И тут все грянули «Миллион алых роз» и про меня забыли. А я упал на диван и попытался привести мысли в порядок. Ладно, думал я. Это шанс. Затеряемся. Мне бы только дух перевести. Мне бы только до ночи продержаться, а там и пешком убегу. И я сел за стол.

Гости дружно закричали «Сор в вине», и я поднял было бокал с игристой «Пшеничной», но, к своему удивлению, не увидел нигде жениха. Более того, все доброжелательно смотрели на меня, а моя соседка при этом целовала меня взасос. «Двадцать три! Двадцать четыре» — с воодушевлением орали гости, а когда я с усилием оторвался, послышалось громовое «Ур-р-р-а-а-а!».

И я сказал соседке, которая была без фаты, но в довольно белом платье:

— Послушайте, но ведь мы с Вами незнакомы!

— Это поправимо. — сказала она. — Меня зовут Любовью.

— Как!? — с надеждой спросил я. — И с большой буквы?

— Ну, уж это как получится! И кстати — ты заработал право называть меня просто Любой.

Не много ли на себя берешь, хотел было возмутиться я (я ничего зарабатывать не собирался), но взглянул на Любовь и осекся. Она была… В общем, она была такая… да еще и с ямочками на щечках, так что я хотел сказать, но не сказал, а вместо того вдруг завопил: «Горько!»

— Вот это молодец! Вот это по-нашему! — загалдели гости. — Сто сорок! Сто сорок один! Ур-р-р-а-а-а!

Что там и говорить, скоро забыл я и про пивнушку, и про обрыв, и про Павла Ивановича, заслуженного алканавта республики, и автобус номер тридцать семь забыл, и цель командировки из головы выбросил, и снял с себя финишные ленточки, а грамоты отнес в место общего пользования: пропади все пропадом!

Магнитофон мой орал: «Все-е-е-е пройдет, и печаль, и радости», а я топтался в обнимку с Любовью и извергал в ее вкусное розовое ушко абсолютно розовую чушь, а она смеялась и щекотала мои щеки распрекрасными своими волосами.

И был винегрет под водочку, и я зачем-то танцевал лезгинку, потом была кухня и близкое лицо, потом (или до того) была прихожая, в которой на нас с Любовью с грохотом обрушилась вешалка, и был лифт, который ездил то вверх, то вниз и в котором мы трудолюбиво целовались, и снова прихожая, но уже другая, и какой-то чай с карамельками…

Да-да-да, не зря ты навострил ушки, дорогой мой среднеарифметический читатель: дождался, наконец! Ну как же без нее, без клубнички-ползунички! У меня есть для тебя тайна, да еще и с большой буквы: будь спокоен, я тебе ее не скоро открою. Есть герой-супермен, тайну раскрывающий — это я собственной персоной. Была уже и замечательная погоня, но не хватало десерта, и вот — клубничка подана-с!

Увы, пока порадовать тебя нечем: в том вечер я так нагрузился, что наутро не только не помнил подробностей той, возможно, восхитительной ночи, но и не был даже уверен, а были ли они, эти самые подробности.

Но что было утром… Что было утром! Во рту у меня не то что эскадрон ночевал, целая конармия оставила там свои лепешки. В брюхе что-то свирепо ворочалось, а голова грозила взорваться и разбрызгать мозги по обоям. Ноги после вчерашней пробежки отчаянно ныли, мочевой пузырь был переполнен, и вдобавок я не мог шевельнуться, так как наполовину был придавлен Любовью, а она была женщиной не из мелких!

И я подумал, что все опять было не так, что она вовсе не с большой буквы, а может быть, даже и в кавычках. Еще одна грустная мысль посетила меня в тот момент — что с большой буквы у меня только имя, отчество и фамилия, да и то в этом нет никакой моей заслуги. И с этой грустной мыслью я забылся.