Психология женского насилия. Преступление против тела - [13]

Перверсия, эротическая форма ненависти — это фантазия, обычно выраженная в действии, хотя порой и ограниченная лишь воображением (мысленно воплощаемым либо самим человеком, либо другими людьми, например, в порнографии). Это привычная, предпочитаемая человеком аберрация, необходимая ему для достижения полного удовлетворения и мотивированная в первую очередь враждебностью. Под «враждебностью» я имею в виду состояние, в котором человек намерен причинить объекту вред — это отличает ее от «агрессии», которая часто лишь абстрактно подразумевает применение силы. Подобная враждебность в перверсиях принимает форму фантазии о мести, заключенной в действиях, которые перверсию и составляют, и служит для преобразования детской травмы во взрослый триумф. Чтобы создать наибольшее возбуждение, перверсия также должна являться актом принятия на себя риска. Хотя эти рассуждения устраняют прежние неопределенности в дефинициях, они налагают на нас новое бремя — необходимость знать, что является мотивом человека. Теперь мы освобождены от определений, которые не учитывают личность субъекта и его мотивы. Нам больше не нужно определять перверсию в соответствии с используемыми в первертном действии частями тела, выбранным объектом, утверждаемой обществом моралью или же количеством людей, реализующих ее.

(Stoller, 1975, p. 4)

Ключевые характеристики перверсии включают в себя поведение, связанное с риском, обман, объективацию жертвы, секретность и ритуализированное поведение. Часто оказывается так, что перверсии в психическом плане просто «поглощают» реализующего их человека, становясь, таким образом, смыслом его существования. Они предлагают ему большое «вознаграждение». Представление Столлера о «скрытой фантазии о мести» играет основную роль для понимания символического значения перверсии и того смысла, в котором она является повторением ранней травмы, «превращенной во взрослый триумф», что позволяет жертве в настоящем становиться преступником.

Женщины, которые клинически демонстрируют сексуальные перверсии, часто кажутся полностью поглощенными ими, как будто в их жизни нет ничего более значимого или ценного. Это указывает на степень, в которой перверсии могут маскировать лежащую за ними пустоту и ощущение поверхностности, бедности чувств, либо депрессию. Для некоторых сохранение первертного поведения в секрете и разработка сложных стратегий поведения, нацеленных на сохранение своего существования, становится руководящим принципом жизни. Даже если они не реализуют первертные действия, фантазии для таких женщин могут быть основным источником безопасности и контроля. Если женщины в детстве сами подвергались сексуальному насилию, они чувствуют себя во власти воспоминаний о своей собственной травме, и это может вызвать первертные фантазии. И тогда — только через замену воспоминаний о пережитых ими ранее невзгодах, устроив «взрослый триумф» через оскорбления и унижения других, эти женщины испытывают временное облегчение от своих тяжелых воспоминаний о жестокости. Вся эта динамика связана не только с сексуальным, но и с физическим и эмоциональным насилием.

Для матерей, создающих лишь «фасад нормальности», «преданный материнский уход» является только предлогом и неоценимой уловкой для злоупотреблений. Этот предмет будет подробно изучаться в следующих четырех главах.

Истоки нарушенного материнства

Идеи Диноры Пайнз и Эстелы Вэллдон о бессознательном использовании женщинами своих тел дополняют друг друга, обеспечивая сложное и всестороннее понимание женского опыта. Пайнз красноречиво описывает, как женские тела, в частности репродуктивная система, могут стать средством выражения бессознательных конфликтов. Она исследует множество способов, в которых бессознательные конфликты оказываются выражены через беременность, выкидыш, роды и сексуальность. Ее работа отличается от работ Вэллдон тем, что она не фокусируется на первертных или криминальных женщинах, хотя процессы, которые она описывает, могут быть видны в крайних формах именно у них.

Первертная мать в процессе беременности и ухода за детьми, которым она дает жизнь, может воссоздать разрушительные паттерны своего собственного рождения и детства, формируя территорию, где она имеет возможность творить все что угодно и где она может отомстить и получить компенсацию за пережитые ею самой жестокое обращение и лишения. Хотя эти мотивы могут быть бессознательными, их сознательным выражением могут оказаться вполне добрые и чрезвычайно сильные желания женщины выносить внутри своего тела, родить и вырастить ребенка, который, наконец, подарит ей безусловную любовь и подтверждение ее жизнеспособности и мощи. В действительности же ребенок может стать сосудом для ее собственных неприемлемых чувств беспомощности и обездоленности.

Пайнз исследует, как связаны между собой отношение молодой женщины к своему телу, себе самой, своей матери как объекту и ее ранний опыт, ее последующая беременность, а позднее — переживание ею своего ребенка. Она выявляет процесс, в ходе которого маленькая девочка, не чувствовавшая себя удовлетворенной своей матерью на доэдипальной стадии, на которой она могла бы интроецировать чувства телесного удовлетворения, остается с ощущением незавершенности и пустоты. Это способствует переживанию чувства обездоленности в зрелом возрасте, когда женщина жаждет и ищет опыта, который обеспечил бы ей это чувство удовлетворения. Положение депривации, в котором взрослая женщина продолжает ощущать отсутствие цельности, «незавершенности, может привести к глубинным проблемам с сепарацией и индивидуацией, поскольку достижение взрослой идентичности требует предварительного насыщения чувством заботы, которую дарит мать, и защитой с ее стороны. Такая женщина может «никогда не восполнить эту базовую потерю первичного стабильного ощущения благополучия в своем теле и телесном образе… Нарциссическая травма, и вспыхивающая в результате нарциссическая ярость, желание заполучить внимание своей матери и недостаточная самооценка могут быть болезненными и усложнять сепарацию» (Pines, 1993, p. 101). Приведенная точка зрения расширяет кляйнианское понятие чувств интеграции и безопасности как базиса, который формируется вследствие интроекции, или присваивания объекта, любящего и защищающего самого ребенка и в свою очередь любимого и защищаемого им (Klein, 1932). Речь идет об интроецированном объекте, интернализированной матери. Интроекция имеет сильную связь с первым опытом кормления, когда ребенок получает нечто внутрь себя от матери. Без этой успешной интроекции процесс сепарации в отношениях с матерью может очень усложниться, создавая огромные психологические трудности.