Психология убийства - [14]

Я имею в виду не только две мировые войны в XX веке (в прошлом они были невозможны), но и беспрецедентный взрыв жесточайшего насилия в отношении собственных народов в странах фашистской и коммунистической диктатур (в Германии, СССР, Китае, Камбодже), уничтожение ими мирного населения и военнопленных в других странах. Это позволяет предположить, что по мере развития человечества агрессивность и агрессия будут возрастать, тем более, что на знаменах современной цивилизации все чаще появляются призывы к убийству. Они родились еще во второй половине прошлого века из нигилистического всеобщего отрицания и вседозволенности, удачно перемешавшись с прекраснодушными теориями всеобщего благоденствия и окончательного спасения общества. Соответствующие концепции и теории создавались вполне респектабельными философами, поэтами и литераторами, которые абсолютно не были похожи на лесных разбойников, напротив, многие обладали высокой эрудицией и блестящим аналитическим умом, но никчемными прогностическими способностями.

Однако их вклад в разрушительные оргии весьма велик. Поэтому трудно согласиться с некоторыми исследователями (А. М. Руткевич), считающими, что тоталитарные режимы появились в Европе в итоге первой мировой войны, которую ни в малейшей мере не подготавливали ни Маркс, ни Ницше, ни метафизические бунтари и анархисты (в чем, кстати, их никто и не обвиняет). Не будь этой войны, замечает упомянутый автор, Гитлер остался бы неудачливым художником-копиистом, Муссолини редактировал бы газету, о Троцком и Сталине можно было бы прочитать лишь в примечаниях к какому-нибудь чрезвычайно дотошному труду по истории рабочего движения. К сожалению, история, как известно, не имеет сослагательного наклонения, а отношение Троцкого и Сталина к рабочему движению весьма своеобразно, но это, конечно, мелочь в данном контексте. Что касается Маркса (и Энгельса тоже), то достаточно почитать "Манифест Коммунистической партии", чтобы убедиться в том, к какому кровавому разбою он призывал. Ницше, разумеется, не виноват в том, что его так прочитал Гитлер, но ведь фюрер так относился к нему, а не, скажем, к Гете.

Хотя человек и агрессивен по природе, он не будет убивать и мучить только потому, что унаследовал разрушительные тенденции — такие поступки могут иметь место только потому, что социальная среда сформировала соответствующие мотивы и придала агрессии противоправную окраску. Но человек отнюдь не индифферентен и покорен внешним влияниям, он оказывает обратное воздействие на социальное окружение и прирожденными своими особенностями, в том числе патологическими или близкими к ним, и теми чертами своей личности и характера, которые до этого уже сформировались все той же средой. Если она была враждебна ему, его ответные деструктивные реакции становятся более возможными. В целом, не желая здесь подводить какие-либо итоги, свой подход к проблеме агрессии и убийства я бы назвал биосоциальным.

Человек не будет убивать и мучить в силу только унаследованных деструктивных стремлений, он способен убивать и мучить ради самого убийства и мучения. Это обычно то, что можно назвать садизмом, и такие поступки имеют глубинный смысл, порождаются внутренними конфликтами и психотравмирующими переживаниями, психологически выигрышны, но все они связаны с социальной жизнью индивида, его статусами и отношениями. Социальные условия являются теми механизмами, которые запускают в действие агрессивные тенденции. Ниже я подробно остановлюсь на том, что подобное поведение весьма характерно для лиц с психическими патологиями, обладающими способностью снижать эффективность социальных запретов или вообще снимать их.

В душе нашей эпохи человек стал лишь приблизительным отражением самого себя, отражением, как на поверхности воды, при малейшем волнении которой неузнаваемо изменяется внешний облик. Поэтому его уничтожение, т.е. не собственно индивида, а лишь его подобия, уже не представляет моральной проблемы. Собственно это даже не личность в ее цивилизованном понимании, а больше биологическая особь. Мораль при этом не отрицается, она как бы больше не существует, и ее не принимают во внимание, а остальные правила, регулирующие жизнь, скорее, технические стандарты. В лучшем случае есть возможность лишь констатировать неверие в то, что мораль сохранилась.

Сказанное можно отнести ко всему обществу или ко всей стране (тоталитарной прежде всего), а также к отдельным их слоям или социальным группам, в которых насилие совершенно привычно и под его сенью растет одно поколение за другим, в которых правит случай, пролагая путь в темноте, в которых большинство становится либо насильниками и убийцами, либо их жертвами. При этом здесь насилие я понимаю в самом широком смысле — от словесных унижений, от принуждения к определенным действиям до лишения жизни. Тоталитаризм почти сразу научился извлекать пользу из насилия, многократно умножая его и делая повседневностью, низводя людей до средства достижения цели.

Изучение насилия и жестокости в европейской науке началось сравнительно недавно — лишь со времен первой мировой войны. До этого Европа жила в счастливой уверенности, что агрессивные войны и государственное насилие для нее уже в прошлом и ничто уже не сможет нарушить ее мир и покой. То, что происходило в Азии, Африке и Латинской Америке, как-то проходило мимо сознания как нечто территориально и психологически весьма далекое. Действия большевиков и фашистов, события первой и особенно второй мировых войн показали, что отныне агрессия относится к числу глобальных для человечества проблем.