Психология. Психотехника. Психагогика - [95]

Но действительно ли это реальная и неустранимая дилемма? Что-то в ней настораживает с самого начала – не есть ли сформулированные альтернативы те самые две протянутые руки, по которым, как известно, следует бить по обеим сразу?! И в самом деле, чего стоит то искусство, то творчество, от которого можно «излечить» психоанализом? И чего стоит то здоровье, которое нужно покупать ценой отречения от творчества, от искусства? Воистину, и то и другое не многого стоят! Тем не менее дилемма кажется реальной. Причем не только неискушенному в психологии и психопатологии художнику, но и самому что ни на есть искушенному в них психоаналитику. В чем же тут дело? На чем основывается это, как будто бы несомненное, убеждение в реальности такой альтернативы?

Оно основывается на вполне определенном понимании как сути психоаналитической терапии, так и природы самого искусства, творчества. И нужно признать, что психоаналитики «приложили руку» если не к введению в самосознание художников этого понимания, то во всяком случае – к его «научному» обоснованию и утверждению в массовом сознании. Такое представление об искусстве исходит, вероятно, из утверждаемой классическим психоанализом претензии на познание всего человека, из убеждения, что можно до конца исчерпать человека с помощью аналитического метода. По убеждению психоаналитика, «вскрываемые» им в ходе анализа и «разрешаемые» проблемы пациента и есть предельные проблемы, к которым – как к конечным объяснительным точкам – можно свести всю психическую и психосоматическую жизнь человека, отыскивая в них скрытые причины и источник душевной и духовной жизни, включая и творчество.

Соответственно этой претензии психоанализа на «всего» человека и творчество, и искусство рассматриваются в нем только как особые непрямые и «превращенные» формы выражения скрытых от сознания глубинных душевных конфликтов и сил, «зажатых» в сфере бессознательного, не находящих прямого выхода, – как их «сублимация», «возгонка» до приемлемых для сознания форм, как только своего рода сплошной «эвфемизм» бессознательного, подлинное содержание которого (а стало быть – и действительная подоплека искусства) в прямом и явном виде и вскрываются психоанализом. С этой точки зрения «опыты о человеке», которые содержит искусство, лишены какой бы то ни было уникальности, не способны добавить ничего существенно нового в раскрываемую психоанализом картину, принципиально не могут дать никакого прироста в познании человека. «В искусстве нет ничего сверх того, что – независимо от искусства и от какого бы то ни было анализа искусства – раскрывает непосредственный эмпирический психоанализ» – так можно было бы в виде максимы сформулировать эту точку зрения. Соответственно: психоанализ, вскрывая «подлинное» – скрытое в глубинах бессознательного – содержание искусства, раскрывая «действительный» смысл творчества, тем самым впервые дает им истинное объяснение.

И хотя можно было бы сомневаться уже в самой претензии психоанализа на «объяснение» искусства и творчества, ибо можно сомневаться в его претензии на «объяснение» чего бы то ни было вообще, сомневаться в том, что теоретические построения психоанализа и его конкретные интерпретации вообще могут – по самому их характеру – претендовать на статус «объяснений», даже и вне зависимости от того, будем ли мы тут иметь в виду искусство или же – тот материал, который получает психоаналитик от пациента в ходе психоаналитического сеанса [134] , – однако в данном контексте гораздо более важным представляется поставить под сомнение отмеченную ранее претензию психоанализа на «всего» человека, включая и его творчество, и, соответственно, поставить под сомнение самый тезис о том, что творчество и искусство не раскрывают в человеке – и не могут раскрыть! – ничего другого и большего по сравнению с тем, что о нем и так уже знает психоанализ.

Обладает или нет принципиальной уникальностью, несводимостью к психоаналитическому знанию о человеке тот «опыт о человеке», который дают искусство и, вообще, творчество, или же этот «опыт» может быть целиком и полностью редуцирован к психоаналитическому опыту – вот вопрос, от ответа на который воистину зависит не только «быть или не быть» психологии искусства и творчества как самостоятельным областям познания человека, зависит оправдание их существования с точки зрения прироста знания о человеке по сравнению с психологией обыденного, «коммунального» человека, но также, в определенном смысле, и оправдание самого творчества и искусства в их собственно духовном значении.

Возможен ли вообще иной взгляд на природу искусства и творчества и, соответственно, на природу самого человека, а также на место искусства и психологического анализа искусства в познании человека, иной подход в поиске путей к обновлению и исцелению человека?

Не только возможен, но вот уже более полувека как существует, и именно – в отечественной психологии. Мы имеем в виду культурно-историческую психологию искусства, созданную еще в 20-е годы Л.С. Выготским.

В рамках и без того затянувшегося послесловия мы не можем, даже кратко, дать связное изложение этой глубокой и непростой концепции. Всё, что мы можем позволить себе сделать, – воспроизвести лишь некоторые ее положения, с опорой на которые мы и завершим – по первому кругу – размышления над повестью Зощенко.