Психофильм русской революции - [16]

Но на пути от Харбина до Ляояна в соседнем вагоне с нами ехала группа так называемых общественных деятелей с популярными тогда левыми деятелями - будущими кадетами - князьями Долгорукими. И здесь я впервые слышал, как русские князья на пути в действующую армию сеяли семена растления, критиковали самую войну, проповедовали, что она непопулярна, и муссировали «авантюру на Ялу». Это были те ядовитые психические газы, которые в будущем отравили общество и частью маньчжурскую армию... Параллельно Императорская армия в величайшем порядке вливалась в маньчжурские войска, противопоставляя свои силы японцам, оперировавшим почти что у себя дома, и тонкими нитями, пока она концентрировалась, противодействовала натиску японцев. А в глубоком тылу бесы революции и вся русская интеллигенция, к тому времени охваченная либеральноконституционным бредом, ворчала о непопулярности войны, о безобразовских авантюрах и о ненужности для России Маньчжурии и Порт-Артура.

Каждому, кто проезжал тогда Великий Сибирский путь, было ясно, что этот выход к Тихому океану для России был вопрос жизненной необходимости. Увы! Это только через много лет и уже слишком поздно поняли даже большевики. Князья же «Папка» и «:Пепка» Долгорукие, как их тогда называли, развращали ехавших в действующую армию русских офицеров пропагандою об авантюрах и ненужности войны. «Война непопулярна», - долбилось в России. «Идете сражаться за безобразовские авантюры», - твердилось офицерам.

В Ляояне, где высадилась наша бригада, все было на военном положении: сюда уже доносились отзвуки далекой канонады по двум направлениям - к Ялу и по Порт-Артурской линии. Мы пробыли в Ляояне только сутки и выступили на позиции. Я не буду здесь описывать боевых действий, отмечу лишь те черты, которые были той основою, которая легла в основание будущей гибели России.

В то время как боевые части выполняли вполне хорошо свою задачу сосредоточения перевозимой из России армии, в нее незаметно для начальников, чуждых знания революционной стратегии, внедрялись те «бесы революции», которые так характерно были описаны Достоевским и которые держали прочную связь с вождями либерального предреволюционного движения в России. Передовыми частями этих бесов были общественные дворянские и земские отряды с их уполномоченными в лице Гучковых, Ковалевских, Долгоруких и прочих. В медицинские отряды вливались настоящие уже полубольшевистские элементы, и таким ярким примером служил Харьковский земский отряд, развращавший 10-й корпус, в тылу которого он находился. Здесь было все, до прокламаций, до противомилитаристических брошюр. Критика и критика царила всюду, и так подрывался дух действующей армии, в то время как внутри формирующиеся кадеты будировали идею о непопулярности войны, а из зарубежья шел призыв к измене и пораженчеству. Вся революционная интеллигенция уже мечтала, что на трупах русских солдат, разбитых в Маньчжурии, она воздвигнет конституционную Россию, ибо поражение на войне ослабляет правительство.

На полях сражения Маньчжурии я видел бесконечный ряд подвигов, героизм, стойкость и доблесть русских войск. В течение десятилетия после войны я слышал в интеллигентной России только злословие, критику и порицание японской войны. Осуждали поголовно офицерство, окрещенное в дни первой революции «опричниками». Порицали русскую политику «захвата» на никому не нужном Дальнем Востоке.

Вот та пагубная атмосфера, которая царила над маньчжурскою войной: ее проиграла не армия, не доблестный русский солдат и не русские полководцы, а впадавшее в безумие и бредившее русское интеллигентное общество. Роковой клич русской интеллигенции, в безумии своем твердившей: «Чем хуже, тем лучше», был надгробною плитой старой России.

В моих воспоминаниях встают дни ляоянских боев, когда наша бригада одиннадцать дней, не расседлывая коней, вела авангардные бои. Видел я и смешение 54-й дивизии под Янтаем, и маленькую катастрофу батальона Орловского полка под Анпином, но видел я и доблестные бои корпуса генерала Штакельберга, и стройные бои 184 русских батальонов под Ляояном.

Это были боевые действия доблестной и не заслуживающей хулы своих же русской исторической армии, и только в больной психике русского общества неимоверные по своей трудности на отлете, за десять тысяч верст от центра, действия русской почти миллионной к концу войны армии, висящей на тонкой ниточке одноколейной железной дороги, могли оцениваться как неспособность армии и негодность ее военачальников.

В атмосфере предреволюционного расположения психики русского интеллигентного общества, конечно, война на Дальнем Востоке была обречена на неудачу, и винить в ней Русскую армию не приходится. И если Русская армия сумела выйти из мукденских боев все же не окончательно разбитою и ощетинилась своими штыками в Телине, не допустив дальнейшего вторжения японцев, она тем выполнила свою задачу и дала больше, чем от нее можно было требовать. Революция 1905 года завершила бесславно японскую войну: нельзя одновременно вести войну и революцию. В истории вся маньчжурская война искажена. Не подведены ее итоги. Армия остановила японское вторжение и сохранила Маньчжурию. Через немного лет Государственная дума, в глупых речах Шингарева провалившая Амурскую дорогу, затормозила развитие русского движения на Дальний Восток, а завершилась потеря выхода на Восток продажею Маньчжурской дороги большевиками и оттеснением Российской державы за Амур.