Псих против мафии - [23]

«Вот почему мать, всегда такая обязательная, не отнесла чужую открытку по нужному адресу, хотя это было совсем рядом. Старая почтальонша, видимо, спутала номер дома, приняв плохо выписанную на адресе четверку за семерку». И Анатолий решил все-таки доставить, хоть и запоздало, открытку по указанному адресу. Он так и поступил в то утро, опустив её в почтовый ящик дома, расположенного напротив, на другой стороне улицы.

После этого на душе у Анатолия стало легче: «Если мать видит сейчас меня, то будет довольна. Я наверняка выполнил её волю, поскольку сама она этого не успела сделать».

И весь день его не покидало хорошее настроение.

Зато Глеб Семенович, наоборот, опечалился, посчитав этот факт дурным знаком. Он даже позвонил на работу и, сославшись на недомогание, заявил, что хочет денек отлежаться дома.

После гибели жены его действительно то и дело одолевали всевозможные хвори. Он начал выпивать, глуша тоску по женщине, которую полюбил настолько сильно, что пошел на разрыв с Елизаветой, создававшей ему приятный уютный быт в течение многих лет.

Да и в смерти Антонины он винил в основном себя, прокручивая в воображении, словно кинопленку, события того злосчастного вечера, когда соблазнился в гостях парой рюмок водки и жена, плохо водившая машину, села за руль вместо него. Он пытался представить, как можно было избежать трагедии, и всякий раз все упиралось в ту, выпитую им под нажимом, водку.

И Глеб Семенович, страдая от тоски и чувства вины, испытывал жгучую ненависть и к толстобрюхому, хлебосольному хозяину дома, и к самому себе, такому безвольному, безответственно подставившему любимую женщину под удар, заставив её в гололед сесть за руль. Но прошлого не вернешь.

Получив с утра так поразившее его воображение послание от давно умершей жены и оставшись дома, Глеб Семенович достал из холодильника бутылку водки и, налив себе полстакана, выпил, почти не закусывая: хотелось поскорее забыться. Он не знал, что его бывший друг стоит за дверью с пистолетом наготове.

А Павел Георгиевич медлил: «Вот он, этот миг, которого я ждал почти десять лет, с того самого дня, как Антонина и Глеб объявили о своей любви».

Сейчас он с особой остротой ощутил, как страстно желал мести. И вот долгожданный момент наступил. Все совершенные им в последние дни убийства были своего рода репетицией, подготовкой к этому главному акту возмездия.

Павел Георгиевич стоял перед дверью, оттягивая сладостное мгновение.

И лишь звуки баяна, доносившиеся из соседней квартиры, раздражали его, мешая в полной мере ощутить торжественность момента.

Музыкант-самоучка терзал инструмент, пытаясь выжать из него звуки до боли знакомой мелодии. Какой — Парамонов никак не мог понять: то ли это была песня «Во поле березонька стояла», то ли «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Во всяком случае, мелодия была тягучей и печальной. Словно невидимый музыкант специально для него пытался сыграть что-то вроде реквиема. Парамонову было все равно, кто там терзает инструмент: юное дарование или пожилой пенсионер, надумавший осуществить свою юношескую мечту и научиться играть на баяне. Внезапно музыканта словно прорвало, и Парамонов отчетливо услышал веселую песню «Светит месяц, светит ясный». Но в следующее мгновение музыкант снова стал фальшивить, однако Парамонов, восприняв знакомую песню как сигнал к действию, с силой нажал кнопку звонка.

Глеб Семенович открыл сразу, даже не спросив, кто там, и когда увидел Парамонова с пистолетом в руке, тотчас понял, зачем тот пришел. Но на его опухшем от постоянного пьянства лице не отразилось никаких эмоций. Глядя в выцветшие, покорно-равнодушные глаза заклятого врага, Парамонов испытал горькое разочарование. Он-то в своих мечтах о возмездии представлял, как его враг будет на коленях молить о пощаде. Но ничего подобного не случилось. И он стал медленно поднимать пистолет, все ещё надеясь вызвать шок у своей жертвы. Однако вместо страха увидел в глазах Глеба сострадание, словно тот искренне жалел Парамонова, решившегося вдобавок ко всем своим бедам ещё и на убийство.

И все-таки, прежде чем нажать на спусковой крючок, Парамонов заметил мелькнувший в глазах Глеба страх. Или это ему только показалось?

Пуля попала прямо в грудь и сразила врага наповал.

Павел Георгиевич повернулся и вызвал лифт. Встревоженный выстрелом музыкант за соседней дверью перестал играть, но все же не рискнул выглянуть на лестничную клетку. Наконец лифт подъехал, двери его натужно, словно нехотя, распахнулись, Парамонов неторопливо вошел в кабину и нажал на кнопку первого этажа.

И вновь его призрачный, видимый ему одному двойник, наблюдавший за ним откуда-то сверху, с бесстрастной холодностью зафиксировал обреченную опустошенность спускавшегося вниз человека. Так с ним часто бывало в детстве, когда ожидание праздника оказывалось куда интереснее самого праздника.

И горькое разочарование от осознания мелочности и никчемности мести нанесшему ему смертельную обиду врагу сменилось тягостным безразличием. Парамонову теперь казалось совсем неважным, поймают его или он останется на свободе. Он двигался, как заведенная чьей-то безжалостной рукой механическая игрушка, и не заметил, как добрался до дома.