Прыжок - [7]

— Вы хотели меня видеть, мистер Лоутон? — Лицо мужчины было на удивление добрым и открытым.

— Посиди пока там, сынок. Я скажу тебе, что делать, когда придет время.

Джорджио Брунос как можно беспечнее улыбнулся высокому мужчине, хотя внутри у него все затрепетало от страха. Он повернулся к Лоутону и тихо сказал:

— Вы не осмелитесь, Лоутон.

Пришла очередь полицейскому детективу громко рассмеяться.

— О, я осмелюсь, Джорджио. Спроси Петера Уилсона. Благословенны будут его хлопковые носки, ведь теперь, когда мы просто говорим, он зализывает свои раны. Петер никогда не был особенно смелым парнем, но, поверь, он очень хотел бы доставить тебе удовольствие. Ты можешь узнать обо всем у него, Брунос. Говори правду и посрами этим дьявола.

Джорджио резко поднялся с места.

— Мне надо в сортир, Лоутон. И я хочу отдохнуть.

— Садись! — Теперь голос Лоутона звучал твердо, но тихо и холодно. — Садись, Брунос.

Джорджио продолжал стоять, глядя на пожилого человека перед собой.

— Садись, ты, греческий сутенер, пока я не швырнул тебя об эту долбаную стенку!

Джорджио продолжал стоять, не позволяя запугать себя. Тяжело сопя, Лоутон обратился к верзиле:

— Усади этого типа, сынок, пока у нас тут не устроили мятеж. Мастерсон встал — на его открытом лице с дружелюбным выражением блуждала легкая улыбка.

Джорджио не верил сам себе: после того, как его силой посадили на стул, позвоночник у него болел так, словно был переломан. Униженный и ошеломленный, теряя хладнокровие, Джорджио угрожающе произнес:

— Вы заплатите за это, Лоутон. Свора ваших ищеек заплатит уже за одно это!

Полицейский улыбнулся, обнажив пожелтевшие от табака зубы.

— Ты мне не нравишься, Брунос. Мне не нравятся ни твоя смазливая внешность, ни твои очаровательные манеры, ни твой двуличный образ жизни, черт побери! Мне не нравятся ни твои деньги, ни твой бизнес, ни твоя маленькая хорошенькая женушка. Мне не нравится твоя семья вместе с твоими друзьями. Короче, как я уже говорил, я достану тебя, Брунос. Я собираюсь упрятать тебя за решетку. Упрятать на такой срок, что приговор Нельсону Манделе по сравнению с ним будет выглядеть, как легкий урок нарушителю порядка в тюрьме «Борстал».

Джорджио уставился на злобное лицо явного маньяка, нависшее над ним. И почувствовал, как внутри шевелится и растет настоящий ужас.

— Я ничего не сделал, Лоутон. Сегодня три человека видели меня в машине. Три человека! Что вам еще нужно? Чтобы королева подписала долбаное подтверждение этому?

— Мне нужен ты, Брунос, потому что ты — кусок дерьма! Ты, и Дэви Джексон, и все они, остальные. Ты просто дерьмо собачье на моих башмаках. Я должен вывести тебя на чистую воду, Брунос.

Джорджио утомленно покачал головой.

— Вы несете чушь собачью и сами знаете это. Вы, наверное, очень старались и много сделали, чтобы пришить мне это дельце… Да у меня больше свидетелей моей невиновности, чем присутствовало людей при вознесении на небеса!

Повернувшись к громадному детективу, Лоутон дружелюбно проговорил:

— Врежь-ка ему.

Молодой великан встал, и Джорджио оторопело почувствовал, что его стаскивают со стула и бросают на пол. Он ощутил вонь от грязного пола и запах отполированной кожи собственных башмаков. Полицейский раз пять пнул его в живот, после чего Лоутон наконец отодвинул в сторону верзилу, присел на корточки возле Джорджио и тихо сказал:

— Через минуту я включу классный магнитофон и зачитаю тебе твои права, потому что Петер Уилсон дал нам достаточно много показаний, чтобы упрятать тебя. Никаких поблажек не будет, греческий хлыщ. Тебя сегодня же отправят в Челмсфорд, в каталажку. Но сначала я хочу выпить чашечку чая. И за чаем немного поглядеть, как ты будешь извиваться на полу. Терпеть не могу твоей низкой душонки, Брунос! Но не принимай этого только на свой счет — я вообще-то ненавижу всех.

Джорджио усилием воли удержал желчь, уже поднимавшуюся ко рту, она обжигала гортань и язык… Это был чистейшей воды кошмар, и в глубине души он понимал: если Уилсон рассказал Лоутону все, что тот хотел услышать, то этот кошмар продлится несколько месяцев. Подняв голову, Джорджио почувствовал, что горячее желание бороться покинуло его, а вместо него пришло спокойствие. И это его удивило.

— Я ничего не сделал, и вы знаете это, — сказал он. — Меня подставили. Я докажу…

Лоутон опять засмеялся.

— Ну, конечно, докажешь. Конспирация при разбое, конспирация при убийствах, причем они усугубляются фактом нападения на офицера полиции. И это лишь некоторые из пунктов обвинений против тебя, Брунос. Но их станет больше. Они вырастут, как раковая опухоль. Я за этим прослежу. Господи, как бы я желал, чтобы мы могли, как прежде, вешать! Сегодня умер молодой парень. Ты знаешь об этом и знаешь, в чем причина, или меня не зовут Фрэнк Лоутон. Можешь упираться хоть до второго пришествия. Я не поставлю на тебя и гроша. Ты в этом дерьме по самую шею, и ради вдовы этого парня, и ради его детей я прослежу, чтобы тебя упрятали за решетку. Может, сам ты и не нажимал спускового крючка, Брунос, но был вдохновителем. Ты все это подстроил, и я докажу это. С помощью Уилсона я это докажу.