Прыжок - [21]

Петька засмеялся.

— Эва, про этих самых рыб я тоже, грешный, осведомлен, и помнится мне, есть такие, что, как увидят самочку, так и засветятся, а без этого, хоть керосином обливай, да в печку пихай — не светятся.

Вздрогнул Джега. Поежился. Вспомнил тут же почему-то про записку. Нащупав рукой ее в кармане, подумал с бешенством:

«Неужели в самом деле для нее засветился сегодня? А? Нет, нет… Это комсомольские головы на собрании зажгли, дело зажгли. Дело, дело…»

На повороте к скверу увидел вдали зеленый домик с палисадником. Потянуло неудержимо. Стал как вкопанный, дрожа с ног до головы.

Усмехнулся Петька.

— Чего это тебя?

— Так. Ничего.

Помолчал минуту, потом схватил Петьку за локоть, сжал с силой.

— Айда, Петро, к тебе, что ли?!

— Что же ко мне, так ко мне.

Пока Петька чай готовил, Джега расхаживал из угла в угол в просторной петькиной комнате. Каждый раз, как приближался он к двери, хотелось неудержимо выскочить наружу и нестись, сломя голову, к домику с зеленым палисадником. Но каждый раз он круто поворачивался спиной к двери и широко шагал в противоположный угол. Чем дальше время шло, тем сильней нарастал беспокойный зуд. После чаю сели в шахматы играть, Джега загадал: «выиграю — пойду, проиграю — не пойду».

Игра клеилась плохо. Джега был неспокоен и рассеян и своей рассеянности никак преодолеть не смог. Пока Петька думал, он отбивал ногой под столом торопливый бег крови. Сам он почти не думал и в конце концов прозевал ладью. Завопил Петька победно, но смолк, увидев джегино лицо. Похоже было на то, что Джега схватит сейчас доску и бахнет по голове. Но Джега скосил глаза в сторону и вдруг поднялся.

— Пойду!

Петька удивился.

— Куда это тебя несет?

Джега не ответил. Ухватил портфель, шапку и, не оглядываясь, почти выбежал за дверь.

Петька посмотрел ему в след и только присвистнул:

— Эва, как дело повернулось. Крепко занозило!

Назавтра Джега явился в коллектив с синевой под глазами, а вечером снова шел в зеленый домик с палисадником, шел не сопротивляясь, зная, что напрасно противиться. Потом уже изо-дня в день, едва сумерки надвигались, ждал знакомой сумятицы в груди. Стала эта тяга к Юлочке непреоборимой. И где бы ни настигла — на собрании, в коллективе, в цеху, — отрывала от дела, от друзей, подымала со стула, гнала к зеленому палисаднику. Только-только сдерживал прыть в ногах, чтобы не бежать сломя голову. Калитку рвал с маху и отбрасывал на отлет. Взбегал на крыльцо в два прыжка, дергал рывком дверь и через темный коридор врывался в белую девичью каморку.

Юлочка прыгала навстречу ласковым котенком:

— Здравствуй, милый.

Кидался к ней, горячий и размякший:

— Юлка, радость!

Крепкими, грубыми руками сжимал тонкий стан. Ноздрями, привыкшими к тяжелым заводским запахам, тянул жадно запах духов, тонкий, раздражающий и пьянящий. Этот запах гнался за ним по пятам, где бы он ни был, что бы он ни делал. Иной раз в коллективе вдруг ударит в нос нивесть откуда набежавшая волна сладкого дурмана запаха и бросит его на стул, обалдевшего, сбитого с толку, с помутившейся головой.

А Юлочка пьянела от горячей джегиной крови, от нутряной его силы, от упрямого затылка, от неукротимого блеска глаз. Каким порывом душевным бросило ее на широкую грудь джегину, ее, обожавшую луну и тонкие гравюрки? Она не отдавала себе в этом отчета. Было в головке ее бездумно и пусто. Но Джега не мог не думать, как ни старался уйти от своих мыслей. Днем глушил их работой, но иной раз прорвутся непокорные горькие думы.

Хватался Джега за голову:

«Эх, беда. И какой нас бес свалял вместе!?»

Скоро открыл еще одно — стыд колючий и неловкий перед ребятами за Юлочку, за себя. Случилось это на реке тихим воскресным вечером. Ехали с Юлочкой в ялике. Переехав реку, вышли в узкую Заостровку. Румяный пахучий вечер лег над стылой водой. Чуть журчала под лодкой студеная струя. Вдруг над самым ухом рявкнуло десятиголосое:

— Любовь да совет!

Юлочка зябко вздрогнула, головой в плед нырнула. Джега, как укушенный, подскочил, обернулся, сжимая весло, и тут же лицо залила алая краска. Перед ним в просторном карбаске ребята из коллектива. Знал их манеру «любовь травить». Зайдут за островок и сидят — ни гуту. Ждут. Вечерами из города наежали парочки в тихую Заостровку — приказчики с жеманными барышнями помечтать, поцеловаться в камышах. Как подъедет к островку парочка, ребята оттуда на полном ходу мчат и вопят:

— Любовь да совет!

Барышня в визг. Кавалер, смотря по закваске, либо веслом пригрозит, либо в сторону шарахнется, а ребята гогочут и скорым ходом удирают вниз по Заостровке. Но сейчас замешались ребята. Минуту трепыхалось над водой неловкое молчание. Выручил карбас, наскочивший на джегин ялик. Тряхнуло всех толчком, и дело у всех разом нашлось — будто того и ждали только. Бросились все от ялика отталкиваться, веслами с борта убирать, отъехали, не оборачиваясь, спешно и часто загребая веслами.

Джега, с пунцовым лицом, с прихмуренными бровями рванул лодку в узкий речной рукавок. Сам не знал, почему сердится, почему неловкий колючий стыд нагнал краску на щеки. Ругнул себя за глупую растерянность. Когда уже отъехали, издалека вдруг донесся чуть слышно звонкий девичий выкрик: