Прынцик - [31]

Фигуры бродили внизу. Что-то там двигалось, отсветы озаряли тьму. Приглядевшись, Галка обнаружила, что стена пропасти представляет из себя фоновый занавес из темной портьерной ткани. Иногда по занавесу пробегала дрожь и морщила складки, словно кто-то его поддергивал и поправлял. При более внимательном рассмотрении становилось видно, что откуда-то сверху вертикально тянутся тонкие тросики и на них раскачиваются у дна фанерные декорации, представляющие из себя улицы и дома, общественный транспорт, стены квартир, лестничные площадки, магазины и парки.

"Знаешь, что это за постановка?" — спросил голос.

"Нет".

Раскинув руки, Галка ловила зыбкое равновесие. Влево, вправо. Как тут еще вперед-то идти? Особенно, если задним умом (ха-ха!) понимаешь, что сидишь на стуле.

"Если ты упадешь, — прошептал голос, — ничего плохого не случится. Будешь также играть себя".

"Уйди, раздвоение!" — шикнула на него Галка.

Она переместила ногу на несколько сантиметров по канату, и тот тревожно загудел, завибрировал. Внизу забелели лица — Шарыгин и прочие заметили ее и теперь смотрели только вверх. "Галочка! Вы выглядите замечательно! Волшебно!" — пропел Алексей Янович. "Спускайся к нам, — поднял руки Григорий. — Мы поймаем!". "Постарайтесь упасть драматично, высокохудожественно, — посоветовал Суворов. — В конце концов, от этого зависит ваше дальнейшее участие в нашей скромной труппе".

"Видишь, это жизнь, — произнес голос. — Немного комичная, но жизнь". Галка фыркнула и сделала новый шажок.

"Это не жизнь, — сказала она. — Это глупое притворство. Нет. Это хуже притворства. Это — одиночество".

"Чего же ты хочешь?" — удивился голос.

"Любви, — сказала Галка. — Пусть даже все пропадет".

"Ой-ей-ей! — в голосе прорезались жесткие нотки. Так мама после развода отзывалась о папе — с горечью и изумлением, какая дура была. — Хочешь любви? Беги навстречу!"

Невидимая ладонь толкнула Галку в спину.

Свет брызнул в глаза. Она стояла, опасно накренясь вперед, ноги заплелись, правая рука резала воздух, будто крыло авиалайнера, а снизу, все еще сидя, задрав стриженную голову, недоверчиво смотрел на нее Прынцик — не мог поверить, что она сейчас…

— Блин, — успела сказать Галка.

И время тут же неумолимо раскрутилось в череду падений: капли, мяса и самой Галки, вынужденной подчиниться вектору схлестнувшихся ньютоновских сил.

Прынцик то ли вздохнул, то ли простонал, но подставил Галке себя, пытаясь неловко поймать руками.

Не поймал.

Галка рухнула на него, чувствуя, как входит в мягкое локоть и как лоб стучится в шею и челюсть. Как говорится, туше!

— Ты знаешь, что тебя нельзя оставлять без присмотра? — прохрипели ей в ухо. — Ты обязательно с собой что-нибудь сделаешь.

— Больно? — спросила Галка, отползая.

— Неожиданно. Наверное, это судьба.

— Ага. Девушка с сумасшедшинкой.

Прынцик улыбнулся.

— Теперь мне надо мелиссы.

Через полтора часа Галка вспомнила про Шарыгина и заторопилась к себе.

Саша придержал пальто, вручил хлеб, улыбаясь, поколупал нос. Так и хотелось взъерошить ему челку. Галка махнула рукой с порога своей квартиры.

Синхронно щелкнули замки.

Человеческая память — существо капризное, но вот же какой коленец! — полтора часа помнились поминутно. Забирайся с ногами и прокручивай. Плавься в сладких ощущениях, вызывай побег мурашек за ушами к затылку.

А потом вниз, вниз.

Ах, да, и хлеб положить на место.

Пол покачивался. Легко. Легко! Можно взлететь по неосторожности и боднуть потолок макушкой. И без всяких мазей, господин Азазелло.

Почему она раньше никогда не пила чай с мелиссой? Что за дикое упущение! Волшебный! Восхитительный чай!

Так, с хлебом надо все-таки расстаться.

Ах, хлебушек, ты же помнишь его? Его пальцы касались твоих боков, может быть, аккуратно мяли, его длинный нос…

Галка расхохоталась.

Вон! Вон! Не в раскрытое окно, вон из кухни!

Вкус чая до сих пор держался на языке, прохладный, с лимонной ноткой, обволакивающий. И овсяное печенье, не особо любимое, но с чаем… м-м-м!

Прынцик говорил тихо, раздумчиво, жесты у него выходили скупые, но ладные, так что Галка и сама не заметила, как втянулась в беседу.

Божественная пустая болтовня!

В ней есть нечто сектантское, она сближает, она дарит чувство легкости, беспечности бытия. Она привязывает людей друг к другу.

Накрепко!

Она только кажется несерьезной, но там, в паузах, в игре глаз, в растянутых гласных, в шелесте языка о зубы, в самих словах и сквозь них прорастают невидимые и прочные нити. Они убаюкивают любое восстание. Куда? Зачем? Слушай и говори. Говори и слушай. Не правда ли, погоды стоят сегодня скверные…

Прихлебывая, Саша сказал, что утром не было видно даже крытого рынка через дорогу. Серая муть есть, а рынка нет. Будто у Кинга в романе, Дерабонт еще экранизировал. Фрэнк который. Смотришь в муть и не знаешь, есть там что-то живое или нет. Или есть, но прячется.

Галка не поверила из духа противоречия.

А доказательства? Это что, фото? Ах, это фото! Это с лоджии? И это в сером — рынок? Не узнаю его в гриме. Вот у нас был туман…

И как-то само собой за туманом потянулись ежики (которые: "Лошадка-а-а!"), замечательный мультфильм, очень люблю, и я люблю. А у ежика кто был друг — медведь или лошадка? Стыдно не помнить, лошадка был артефакт. Ха-ха, артефактом была сова. Она так загадочно ухала. Возможно, это — аллегорически — был страх смерти. В детском мультике? А что? Страх смерти присутствует в человеке с рождения. Дети это принимают инстинктивно. А я не помню себя в детстве. Разве что несколько картинок. Эпизодами — где-то лет с пяти. У всех так. Информация затирается. А может до какого-то возраста мозг спит, как во сне. Мозг как артефакт? Скорее, сознание. Я бы с радостью поменяла нынешние воспоминания на детские. До сих пор до дрожи хочу вспомнить, как это — по мокрой траве босиком. За чем же дело стало? Это не то. Это как раз то! Хочешь вернуть ощущения, переломи себя. Как спичку? Фу ты, ну ты! Когда человек переступает через свой страх, он не ломается. А это страх? Конечно. Рафинировать детские ощущения — это страх, что у тебя не получится такого же в зрелом возрасте. Бе-бе-бе! Да, мы что-то углубились. А к чему снятся принцы?