Прямое попадание - [7]

Бидончики сама дотащишь, для того тебя сюда и привезли родители на отдых, подумал он в духе их компании, а если бы не вода, интересно, как бы ты вообще подъехала к нашим качелям? На следующий день она пришла за водой одна. Андрей скучал на доске - ждал ребят.

- А мне можно покачаться? - спросила от колодца и улыбнулась.

- Можно, - не подумав, ответил он.

От сознания, что они сейчас познакомятся, Андрею стало радостно и страшно, захотелось стать взрослым, чтобы иметь полную возможность эдак легко и небрежно, как только взрослые и умеют, разрешать этой девочке делать все, что она пожелает. А на качелях-то - да пожалуйста, да сколько угодно!

- Воду отнесу и приду!

Ее не было минут пять. Вот-вот могли явиться пацаны. И Андрей первый раз в жизни подумал, что девчонки такие копуши, пообещают, а потом обманут, жди их... Тут-то она и появилась. В нарядном сарафанчике, не в том, что была, с розовым бантом, и его тоже не было, и Андрею в первый раз стало стыдно своих мыслей. Он смотрел, как она идет, как мотнула косой, почувствовав его взгляд, как прошла калитку у ворот, покосившуюся и никогда до конца не открывавшуюся, как замелькали ее белые носочки по темной дорожке - в саду было много старых лип, земля под ними была всегда сыроватая, темная и плотная, будто укатанная. Она подходила, на носочки уже глядеть было нечестно, смотрел на лицо, встретив открытую, немного смущенную и дружелюбную улыбку, он чуть не убежал - качайся тут сама, а мне надо, мы тут с ребятами...

Андрей был сражен выражением ее глаз. Что именно его поразило, он не разобрал, но успел отметить, что глаза у нее как у взрослой, она, наверное, старше его, от этого стало еще приятней такое знакомство. Он продолжал удивляться: не кривляется, не смущается, по сторонам глупо не оглядывается, не прикидывается, что ей уже пора домой, что она здесь только на две минутки - свой парень. Посмотрела, как закреплены веревки, и спросила, чуть зардевшись, можно ли ей покачаться стоя, не то что их ломаки с Луговой!

Ребята не пришли. Бывают моменты везенья, но Андрей тогда, конечно же, не обратил внимания - везенье начинаешь ценить после того, как несколько раз не повезет, не анализировал: везет, не везет - не до того было. Они качались долго, потом просто сидели, качели успокаивались, и Таня рассказала, как она с отцом ходила в парк культуры и отдыха и каталась на карусели, а потом на гигантских шагах. Андрей об этих самых шагах слышал, но ни разу не видел. С ее слов выходило, что это был столб, к которому за кольца на обруче прикреплены несколько веревок, на них можно раскрутиться так, что ты летишь, а тебя самого еще при этом может вертеть в другую сторону. Да, конечно, это здорово - так летать. А главное, столько восхищения и веселого испуга от того пережитого сладкого и совсем нестрашного страха было в ее голосе, что сначала Андрей ей позавидовал, а потом его, как говорили взрослые, разобрала ревность. Чувство это, ревность- что-то вроде зависти, но не к обладателю каким-то предметом. Например, когда Колян Викторов, их "тульский мастер", выходил на улицу с новым деревянным пистолетом, точной копией того, что видели вчера в кино, было просто завидно, что у тебя нет такого. Ревность это зависть к чувствам человека, направленным не на тебя, зависть к его чувствам, на которые ты сам очень даже рассчитывал.

Примерно через неделю качели им слегка поднадоели, и Андрей с Таней могли позволить себе день-другой заняться чем-то еще. На Луговую идти одному не хотелось, а с Таней нельзя, ей там неинтересно. Вот лишь когда всплыло то его первое впечатление, что она, наверное, старше всех на улице - что ей знать, насколько он младше ее. Они стали вдвоем играть в войну. Качели в то лето были как бы короткой передышкой в одной большой игре в войну с различными вариантами, от Чапаева до "в разведчиков". В войну (упрощенный вариант - дозор партизанского отряда) Танька играла лучше пацанов: беспрекословно выполняла приказы, не воображала. Наверное, перевязывала бы тоже здорово - их девчонки обычно поджимали губы, брались за руки и, шагая в ногу, уходили, когда им предлагали быть медсестрами, - но Андрей не хотел, чтобы его ранило на ее глазах.

Вообще с ним происходило что-то странное: он играл, вел себя, как и положено было, наверное, в его возрасте, но в нем жило желание, скорее, надежда на чудо, что он вдруг эдак вытянется, при этом подрастет лет на несколько и тогда... Он не знал, что именно тогда произойдет, он рассчитывал, что тогда "мы с ней сравняемся". Больше всего он не хотел оконфузиться в ее глазах.

На участке тети Паши ее брат, отец Тани, генерал, со шрамом через всю щеку, построил двухэтажную дачу. Дом стоял пустой, а Таня жила с теткой в старом доме, в нем потом был гараж.

- Пойдем посмотрим, я там еще ни разу не была, - предложила Таня. И смущенно улыбнулась. И чего улыбнулась? Ведь другая не улыбнулась бы и вообще что-нибудь не то сказала, а эта все то и говорит, и делает.

В комнатах было холодно и гулко, мебель расставлена случайно, с мебели еще не снята бумага... Таня вдруг преобразилась: забыла, во что они до сих пор играли, что они выполняли ответственное задание по сбору важных разведданных, с них этого никто не снимал, и они должны довести его во что бы то ни стало до конца либо погибнуть. Она все это забыла и вообразила себя графиней в замке. На втором этаже, завернутые в бумагу, стояли полированные кровати. И Таня тут же вообразила, что это ее спальня, а Андрей - слуга, но одного слуги ей, конечно, не хватало, и она по ходу пьесы перевоплощалась в свою служанку, называя себя осипшим от изменений голосом то "миленькой госпожой, графинечкой", то "маркизой" - разница в титулах ее не интересовала.