Прозрачная тьма - [3]

В известной всем таверне Азэлины, –

Все три – красавицы: Сиона дочь Мария,

Гречанка Эгле, Смирна из Египта.

Когда дохнул огнём Везувий на Помпею,

И раскалённый град камней, песка и пепла

Низвергнулся на обречённый город,

Весёлая таверна опустела…

Особенно интересны в сборнике «итальянские стихи». Они свободны от традиционного манерного экзотизма, в то же время в них поэт стремится преодолеть простой автобиографизм или форму путевой зарисовки. Перед нами скорее медитации или даже экстатические видения. Конечно, легко различимы поэтические отзвуки, как, например, в случае со стихотворением «Равенна», которое перекликается с «Равенной» Блока:

Здесь вечность грезит вдохновенно,

Заснув у Данта на руках.

Однако есть особый, личный подход к итальянским местам, пейзажам, самой атмосфере Италии. Некоторый эстетизм (Трубецкой говорит и об «условно-поэтическом языке») не сводится к простому описанию: наоборот, весь комплекс поэтических образов основывается на внутренней интуиции и на прозрении. Такие стихотворения, как «Венецийский вечер», «Мост вздохов», «Равенна», приобретают форму краткого философского рассуждения о жизни и смерти, о славе и вечности. Особо выделяется тема снегопада в Риме. «Рим в снегу» (есть и вариант 1922 года), «Кедр и пальма», «Сигнал» – маленький философский цикл в духе романтической поэзии Гейне и Лермонтова. Как не думать об этих классических примерах при чтении следующей лирической миниатюры («Кедр и пальма»):

Кружится, свищет над Римом пурга,

Пальму и кедр одевая в снега.

С дрожью в поникших остывших ветвях

Пальма вздыхает о солнечных днях,

Грезит о юге, где сладостен зной,

Видит далекий Египет родной.

Кедр же, купаясь в пушистом снегу,

Грезит о севере, видит тайгу,

С поднятой гордо стоит головой.

Шапкой красуясь своей снеговой.

Ветер насмешливо смотрит на них, –

Слышал и помнит он гейневский стих, –

Как под метелью на голой скале

Кедр одинокий мечтал о тепле,

Как он дремал, и сквозь белую тьму

Грезилась стройная пальма ему, –

Пальма, что нынче с ним рядом растет,

Но никогда ни его не поймет,

Ни этой снежной красы, что кругом

Вьется и блещет живым серебром.

Последний сборник, «Прозрачная тьма» (с намеком в названии на собственную слепоту), представляет собой попытку поэта создать органическую лирическую книгу. В ней, благодаря посвящениям, читатель знакомится с кругом близких Сумбатову литераторов: С. А. Щербатов, М. Г. Туркова-Визи, В. Смоленский, Д. К Кленовский, В. Мамченко, Б. К. Зайцев, Ю. Терапиано и др. В стихах поэт воздает должное любимым поэтам, от А. Фета до М. Цветаевой. Автобиографическая канва переплетается с поэтическими аллюзиями из русской классической поэзии. В своей рецензии Ю. Терапиано подчеркивал отдаленность сборника от всяких «измов» и «нот» и отмечал стремление поэта к музыкальности [15]. Ю. Трубецкой определяет Сумбатова как «поэта-визионера», и визионерство поэта приобретает самые глубокие и трогательные черты именно в последнем сборнике, где ужасному жизненному опыту слепоты, когда тьма сочетается с чисто дантовско-ивановским эпитетом «прозрачная», Сумбатов придает силу и способности поэтического творчества. Это касается, в частности, таких стихотворение, как «Ангел» и «Прозрачная тьма», о которых Ю. Терапиано писал:

«В них такая глубина страдания и такая индивидуальность подхода к нему, что этот опыт поэта не может не поражать читателя <…> Сумбатов здесь достигает метафизических высот» [16]. Стихотворение «Прозрачная тьма» в чисто автобиографическом ключе развивает тему внутреннего зрения:

Яснее вижу в темноте

Всё, что когда-то видел в свете,

Но впечатления не те

Теперь дают картины эти.

Как будто был я близорук,

И мне теперь очки надели, –

Всё так отчетливо вокруг,

Всё так как есть на самом деле,

И даже больше, – суть идей

И чувств теперь я глубже вижу,

Кого любил – люблю сильней

И никого не ненавижу.

Это одновременно зрение поэзии и зрение любви, обращенной к жене, ангелу-хранителю:

АНГЕЛ

Кн. Е. Н. Сумбатовой

Трудно жить человеку без зренья, –

Вместо красок и форм видеть мрак,

Жить на ощупь, не знать направленья,

Натыкаться на каждый косяк…

Не своими глазами читаю

И пишу не своею рукой, –

У тебя, милый друг, отнимаю

Краткий отдых и редкий покой.

Ты полна доброты и терпенья,

Ты меня понимаешь без слов,

Ты – надежда моя на прозренье,

Ты – защита моя и покров.

И под благостным этим покровом

Дух мой новым познаньем расцвел, –

Я таинственным зрением новым

Вижу ангельский твой ореол.

Стихи эти совсем чужды ухищрений, как отметил другой рецензент, Я. Горбов [17]. Сборник гармонически развивает все темы сумбатовской лирики: тему родины и изгнания, тему войны и похода, рассуждение о поэзии и о красоте. Одновременно как отметила Э. И. Боброва, вся книга овеяна «редкой глубины искренним чувством» [18]. И действительно, поэзия и жизнь, вдохновение и жизненный опыт связаны нерасторжимо и мужественно, как писала Л. Гатова именно в связи со стихотворением «Прозрачная тьма»: «Это мудрость библейского Иова» [19].

Особенно впечатляют посвященные Б. К. Зайцеву стихи о Сицилии. Их Э. Ло Гато перевел на итальянский язык и включил в свою знаменитую книгу «Русские в Италии»