Прозрачная маска - [78]

— Полагаю, что вы были главным свидетелем со стороны прокурора в этом деле?

— Да, — утвердительно кивнула она. — И там я тоже подтвердила свои показания военному следователю. Мне кажется, что этим как-то помогла обвиняемым. Их вина была очень сомнительна, и тем не менее в то неспокойное время им вынесли очень суровый приговор — по десять лет тюремного заключения.

В дальнейшем, продолжая рассказ, Иванка сказала, что, по ее мнению, оба офицера вполне заслужили кару. Она была свидетельницей их зверств.

— Я очень испугалась, когда увидела их в корчме, но было уже поздно. Вдобавок ко всему они были пьяны. От приглашения сесть за их стол я отказалась, но тут подошел хозяин корчмы. Очень хитрый человек. Он посоветовал согласиться, сказав, что иначе будет плохо и мне и другим. Я уступила ему. А когда мы втроем направились к пруду, страх совсем прошел. Был светлый теплый день, люди гуляли по улице. Что могли сделать два пьяных мужика? В лодке Коруджиев начал ухаживать за мной, а подпоручик сидел на веслах. В пруду купались и дети и взрослые, но только там, около верб, у старой мельницы, где было неглубоко.

Сивриева замолкла и посмотрела на меня изучающе. Я понял, что она колеблется, и кивнул ей ободряюще.

— Думаю, что вас интересует именно то, что скажу вам сейчас, — продолжила она. — Когда мы подплыли к омуту, я очень хорошо увидела, как из воды высунулась мужская рука, потянулась к лодке, ухватилась за борт, и лодка вдруг перевернулась. Все произошло так неожиданно и быстро, что я не успела не только вскрикнуть, но даже испугаться. Я крепко ухватилась за лодку. А оба офицера, в форме, в сапогах и с оружием, барахтались в воде, борясь с каким-то странным существом. Мне показалось, что это был человек в противогазовой маске, так, во всяком случае, я думаю. Лица его я не видела, но очень испугалась, потому что борьба в воде шла не на жизнь, а на смерть. Тогда я об этом только подумала, а теперь уверена в этом. Пока успела прийти в себя и что-то сообразить, все стихло, и только тут я начала звать на помощь…

— Об этом вы рассказали отцу?

— Да. Прибежала домой и все выложила. И тогда он строго предупредил, чтобы я молчала. По его мнению, это — отмщение палачам за расстрелянных без суда и следствия ни в чем не повинных людей. Я подумала, что могу навредить мстителям и их благородному делу, если расскажу. И я молчала. Вы второй человек, который услышал от меня о случившемся в 1943 году.

Наш разговор с учительницей продолжался уже более часа, но она не смогла чем-либо дополнить свое сообщение. Единственное, что мне еще удалось получить, это грубый рисунок карандашом, сделанный по моей настоятельной просьбе.

На следующий день мы с Искреновым долго рассматривали рисунок Сивриевой, на котором она по памяти пыталась воспроизвести, как выглядела маска неизвестного. И единодушно пришли к заключению, что это была не простая противогазовая маска, а нечто вроде легкого водолазного устройства, приспособленного для дыхания под водой, что-то подобное современным, но очень упрощенным шноркелям[6]. Прежде чем обратиться к специалистам, я решил высказать Искренову возникшую мысль.

— Мне кажется, что мститель едва ли мог быть из жителей Божура.

— Почему?

— Вряд ли кто из сельских ребят мог иметь подобную экипировку в то время и в такой глуши. Это обстоятельство дает основание сделать единственный вывод.

— Ну и какой же, если не секрет?

— Мститель был из военных!

— Этого не может быть! — с удивлением сказал военный следователь. — Версия, мне кажется, очень смелая.

— Вот именно, — подтвердил я. — Но я готов ее не только отстаивать, но и искать подтверждения.

Объяснил майору, что никто из селян не имел возможности наблюдать за движением военнослужащих или постоянно, круглые сутки, дежурить у пруда и ждать свои жертвы. Это мог делать только человек из роты.

— Хорошо, — согласился Искренов, — и что думаешь делать?

— С вашей помощью выяснить состав бывшей роты военной полиции. Несомненно, герой находился в ее рядах.

Искренов долго протирал очки, прежде чем ответить.

— Черт побери, можно сойти с ума! — пробормотал он. — Кто и почему поступил именно так?

— Героями становятся не сразу, — принялся объяснять я. — Когда рота только прибыла и начала играть в войну, он лишь наблюдал. Когда же начались расстрелы невинных людей, он внутренне возмущался. Но как только зверства перешли всякие границы, начал действовать. Первой его жертвой стал палач рядовой Драмов. Может быть, он был вместе с ним или где-то около пруда, когда Драмов стирал белье. И он просто столкнул его в омут. История с конем еще проще — мститель сунул подофицера в воду и утопил. Его третья акция была самой рискованной. Она осуществлялась средь бела дня, на глазах толпы людей. Но и тут он справился благодаря умению действовать под водой. А это — свидетельство хороших знаний и навыков в водном спорте и специально по водолазной технике. Вот почва для новых поисков!

Прошло целых десять дней, пока мы составили некое подобие схемы состава роты военной полиции: три пехотных взвода и отделение снабжения. На листе бумаги, прикрепленном к стене, начертили прямоугольники и кружочки с условными знаками. В них мы занесли командиров взводов, взводных подофицеров, рядовых, ефрейторов, двоих водителей, троих конвоиров, оружейных мастеров и снабженцев. Вверху схемы поставили командира роты Коруджиева, а внизу — ротного фельдфебеля Гито Пепелянкова. К сожалению, не сохранилось ни полного списка личного состава роты, ни отдельных ведомостей, листов нарядов и прочих документов. Все собирали по крупицам, фамилию за фамилией. Помогал нам лично Пепелянков — невысокий, коренастый, краснощекий пятидесятилетний мужчина, с хитрыми, прищуренными глазами, плавной, напевной речью, пересыпанной крепкими ругательствами. Отыскали мы его с большим трудом. Он как будто забыл почти двадцатипятилетнюю службу в царской армии и работал бурильщиком. Во время службы фельдфебель сумел сохранить свою непричастность к издевательствам и расправам над невинными людьми в те годы, его миновал Народный суд, он отделался содержанием под арестом в течение одного месяца. Теперь на жизнь не жаловался, не злился, не чувствовал себя «бывшим человеком», обиженным народной властью. Философия у него была простая.