Прозрачная маска - [77]

— Ты от кого узнал о расстреле братьев?

— Мне об этом сообщил один солдат из роты военной полиции. Имя его забыл, а прозвище у него было оригинальное — Штанга. Он был шофером и перевозил кое-что из города в расположение воинской части.

— Когда некого было везти на расстрел? — сделав кислую гримасу, обратился Искренов.

— Наверное, так. Парень мне говорил, что, когда привезли на расстрел первую группу, Коруджиев приказал ему стрелять, но он отказался, сказав, что потерял обойму, и так остался чистым.

— Возможно. А как ты познакомился со Штангой?

— Он был приятелем сына хозяина, у которого жила моя сестра.

— Как звали его сына?

— Петр.

— Где он живет?

— Улица Николы Войновского, 74… Но я этого Пети после Девятого сентября не видел. Затерялся где-то.

— Ничего, будем проверять, найдем. А теперь, дядя Яким, расскажи, что ты знаешь о следующем утопленнике — подофицере Накове.

— Знаю только, что из-за него убили одного парня, так же как подофицера, купавшего в пруду в это время свою лошадь.

— Как ответная репрессивная мера?

— Не иначе.

— Как звали парня?

— Павлин… Павлин Галабов… Он еще не достиг призывного возраста и пропадал на пруду, ловил рыбу.

— В тот же день, когда утонул подофицер, — вмешался сельский сторож дядя Станко Доброволеца, чудом оставшийся в живых во время бурных событий марта 1943 года. Он вошел тихо и незаметно в своих резиновых галошах. Искренов представил его мне в тот день рано утром. — Нашли мы его, — начал дядя Станко, — мертвым у дороги между прудом и деревней. Никто не видел, как его убивали, но и никто не сомневался — это дело рук военных.

— А кто пострадал после гибели командира роты и его заместителя? — задал я вопрос.

Доброволеца подергал себя за пожелтевший от длительного курения ус, подумал, обежал всех своим быстрым взглядом и начал повествование:

— В тот день я дежурил здесь, у телефона. Прибежал один солдат и сообщил в полк, что господа офицеры утонули. Не прошло и часа, как появился важный пузатый полковник с орденами на груди, а с ним небольшого роста майор. Собрали народ, провели проверку, а потом приказали разойтись по домам и начали аресты. Полковник сам допрашивал арестованных: говорите, орет, так вашу маму деревенскую, кто утопил наших лучших офицеров?! А задержанные трясутся, жмутся от страха друг к другу и совсем дар речи потеряли. Они ничего не знали. Как все произошло, кто и что сделал. Вывели их во двор, повязали, как скотов, и собрались расстреливать, но тут прибыл из Софии какой-то офицер. Прошел к полковнику и долго о чем-то разговаривал. А как вышел, приказал всех арестованных освободить. А допросы стали вести по-хорошему. Однако и это не помогло, божурцы были в неведении и ничего толком сказать не смогли. Так прошло трое или четверо суток, и все свалили на тех троих солдат, которые купались вблизи места происшествия. Арестовали за то, что не пришли на помощь тонувшим господам офицерам, а были обязаны спасти попавших в беду командиров. Судили их в областном центре, а какой им вынесли приговор, не знаю.

Показания других божурцев были почти такими же. Но я не забыл спросить и про учительницу, которая была в компании утонувших офицеров. Она, вероятно, была и осталась единственным свидетелем и непосредственным участником разыгравшейся трагедии.

— Вышла замуж лет десять назад за техника из той группы, которая электрифицировала село, и куда-то уехала, — ответил староста.

— Что, она разве из вашего села?

— Нет, кажется, из балканской деревеньки Большая Падина.

Три дня потребовалось, чтобы найти Иванку Сивриеву. Она продолжала учительствовать в одном околийском городке. Встретила меня со страхом, но я поспешил успокоить ее, рассказав о цели своего визита.

— Без вас я не смогу решить поставленную задачу, — со всей откровенностью признался я. — Профессиональное любопытство вызвано моим служебным долгом. Понимаете, мне бы не хотелось повторения показаний, данных вами военному следователю в 1943 году. Мне нужна истина, какой бы она ни была. У меня была возможность убедиться в том, что вы тогда при допросе проявили сдержанность… и, вероятно, имели для этого весьма веские причины.

— А вы… откуда знаете, что я не все сказала?

— Предполагаю. Я тщательно изучил материалы царского военного следователя. Понял, что сказали вы значительно меньше, чем знали.

— Да, — призналась учительница. — Нужно, однако, добавить, что, если бы осталась со страхом наедине, может быть, тогда рассказала бы все.

— А кто вас удержал от этого?

— Отец. Он приехал в Божур повидаться со мной, привез кое-какие продукты и немного денег. Трудное было тогда время, все выдавали по карточкам…

— Понятно.

— Прибежала, промокшая до костей, в квартиру. Отец был простой человек — шофер. Он понял все сразу. Подумал и предупредил, что надо молчать, и больше я не сомневалась. Те люди, если можно так сказать, были способны на все. Они спокойно могли сделать из меня соучастницу. И я послушалась отца. А после не жалела об этом, потому что допрашивали меня днем и ночью, угрожали. Конечно, они сомневались, не хотели верить в то, что произошел несчастный случай, и искали виновного. Но я не отступала и твердила, что ничего подозрительного не заметила и не почувствовала… И наконец они сдались и освободили меня. Естественно, им нужно было кого-то наказать. Пострадали трое солдат, которые купались поблизости, а когда лодка приблизилась к ним, скрылись и оставили офицеров на произвол судьбы.