Прозрачная маска - [66]

— Значит, — устроившись поудобнее на стуле, вмешался я, — народная власть помешала претворению в жизнь ваших благородных намерений в торговле? Лучше скажите, известно ли было вам служебное положение компаньонов.

— Но ведь вы уже задавали мне этот вопрос! — раздраженно ответил Дончев.

— Не получив ответа, я подумал, что вы не поняли меня.

— Офицеры как все офицеры!

Здесь бывший оптовый торговец явно уклонился от истины, и, решив, что пора поставить его на место, я спросил без обиняков:

— А известно ли вам, что Гэсарский и Бригнев возглавляли отделы в военной контрразведке?

— Не… не понимаю! — вздрогнул он.

— Разве вы не знаете, что они преступники… отправили на тот свет массу людей только за то, что их политические убеждения отличались от убеждений правящей верхушки?

— О чем вы говорите? В моем сознании честного торговца господа офицеры остались людьми, верными своему долгу… влюбленными в спорт и в жизнь. Они при любом удобном и неудобном случае не уставали повторять, что армия не должна вмешиваться в политику. А ваше утверждение просто поразительно.

Я решил оставить пока Бригнева и Гэсарского и узнать некоторые подробности о сыне оптовика. Подвернулся удобный момент приняться за сына. Во время тайного обыска в доме Дончева я видел его на многочисленных фотографиях. На одной он был запечатлен в парадной форме кавалерийского подпоручика, на другой — в костюме фехтовальщика, с рапирой в руке, — свидетельство того, что шел по стопам своего папы. Он позировал, как киноартист, с трубкой в зубах, гарцуя на коне, в группе студентов на пляже, с белокурой девушкой в форменном головном уборе студентки и с красивой косой, ниспадающей через плечо, вероятно сверстницей. Я встал и подошел к огромному портрету, под которым горела лампадка. Показывая на портрет, спросил сочувственно:

— Это ваш… умерший сын?

— Да! — подтвердил он. — Был студентом юридического факультета. В конце 1943 года погиб при очень загадочных обстоятельствах. В результате полицейского расследования было установлено, что, будучи пьяным, парень, неосторожно высунувшись в окно, свалился с третьего этажа одного из домов.

— И вы… как мне кажется, не удовлетворены этим заключением? — возвращаясь мягкими шагами на место, спросил я. Мне показалось, что в доме действительно покойник.

— Нет. В душе у меня остались тяжелые сомнения. Я думаю, что мой единственный сын был убит.

— И что, вы не смогли прояснить ваши сомнения через своих всемогущих приятелей из контрразведки?

— Несомненно, я поделился с ними своими догадками. Они обещали проверить. Тянули, тянули, а потом сообщили, что… Ведь недаром говорится: ворон ворону глаз не выклюет.

— Вы хотите сказать, что ваши друзья согласились с неправильным заключением полиции?

— Да! — кивнул он, не поднимая глаз и не глядя на меня.

— И это при наличии тесной дружбы с вами?

— Не знаю, каковы были их соображения, но они скрыли от меня правду, к тому же сознательно и навечно.

— Значит, это нераскрытое убийство вы ставите в вину полиции. Мне, однако, неизвестно, что вы обращались в народную милицию с просьбой пересмотреть дело. Я работаю в отделе, занимающемся особо тяжкими преступлениями, и мог бы быть вам полезен:

— Я много думал над тем, чтобы снова поднять вопрос о загадочной смерти сына… но жена все время отговаривала. Зачем, говорила она, рыться в его могиле?

Я молча смотрел, как он дрожащей рукой вытирал пот со лба. На его лице резко обозначился багровый рубец, идущий от левого глаза через щеку к горлу и далее под ворот рубахи. Он резко повернулся ко мне, как будто угадав мою мысль.

— Автомобильная авария, — проговорил он, ощупывая плохо гнущимися пальцами рубец. — Врезался в железный забор, который чуть не обезглавил меня. И только потому, что старался спасти какого-то пьяного забулдыгу…

У меня не было больше намерений и дальше расстраивать хозяина дома, и я переменил тему разговора:

— А теперь вы чем занимаетесь?

— Филателией. Я владею одной из самых богатых коллекций в стране. Новая власть проявила ко мне великодушие и не конфисковала ее при национализации. Часть коллекции я уже распродал… Вчера с ужасом констатировал, что одному моему близкому приятелю удалось выкрасть из моей коллекции редчайшую персидскую серию марок, изданных задолго до войны.

— Кто этот ваш близкий приятель?

— Айзенбауэр. Был частным учителем немецкого языка у моего покойного сына… близкий нашей семье человек. Какой-то дальний родственник жены. Сейчас нигде не работает и занимается мелким воровством. Обычно подделывает ключи и проникает в квартиры знакомых, которые или дорожат своей репутацией, или боятся новой власти и не пожалуются на него.

— Насколько я понял, вы не подаете на него официальную жалобу?

— Нет, только констатирую: моя коллекция марок убывает.

Я на мгновение задумался и встревожился. Во время тайного обыска не была учтена возможность появления в квартире близкого к семье Дончевых человека с «нелегальным» ключом от входной двери.

— Когда вы видели в последний раз этого мелкого воришку?

— Несколько месяцев назад он поймал меня в кафе «Роса». «Гонят меня, батя Ромео», — взмолился он. «Учи русский язык, тогда не прогонят», — огрызнулся я. «Ты все никак не можешь простить мне колье, батя Ромео?» — скулил он.