Прозрачная маска - [46]

В этот момент я увидел его дочь, но не запомнил. Может быть, поэтому потом часто пытался представить ее и никак не мог, снова пытался и снова не мог, и так до тех пор, пока не поймал себя на том, что все время думаю о ней. Она осталась вдовой совсем молодой. Ее брак с командиром партизанского отряда продолжался несколько месяцев и, как говорят теперь, не приобрел законную силу. Бабушка Петачка утверждала, что она еще девушка, так как партизан, за которого она вышла замуж, бежал в лес в день свадьбы. «Венчана, но не сведена». А потом он не вернулся, она продолжала жить у своих родителей и не хотела слушать о новом замужестве. А когда мать, находясь на смертном одре, сказала ей на прощание: «Обзаводись семьей, Жечка», — дочь крутнула отрицательно головой, а мать так и умерла с открытыми глазами. «Ладно, если бы ее не сватали, так ведь женихов было много. Приезжали даже из Софии на автомобиле, но она отказывала, говоря, что только он ей дорог. Дорог, видимо, ей был Драго. Да, и очень дорог. Смотрю на нее, как она сохнет. Словно цветок неполитый. Опять же и отец с ней», — часто напоминала мне Петачка.

«Мы его польем, бабуля. Так польем… что зацветет лучше прежнего», — полушутя отвечал я.

Все в партизанской вдове интриговало меня. Но больше всего — брак, не получивший силу закона. Когда нет любви, человек бывает доволен и тем, что другие им восхищаются. Восхищение толпы — это даже сильнее всякой любви. Это массовая непрекращающаяся близость, поднимающая душевное состояние, обманывающая воображение. Нечто вроде бальзама. Тогда у меня зародилась мысль развенчать бывшую жену командира партизанского отряда и дочь партизана, а вместе с этим сорвать и ореол с этих простых людей.

Ничто не могло скомпрометировать дядю Жельо в глазах селян так, как какой-нибудь предполагаемый, хотя бы даже недоказуемый, но возможный моральный позор. Всю операцию я продумал до мельчайших подробностей, обдумал каждый ход, каждое слово и даже простоял несколько часов у зеркала, чтобы отработать выражение на своем лице: уважение и почтение к отцу, восхищение дочерью.

Отправился к ним под предлогом посмотреть фотографии командира партизанского отряда, так как (по моему предложению) на фасаде дома, в котором он ночевал несколько раз (но не в день своей свадьбы), должна была быть укреплена доска из белого мрамора, на которой в овале портрет героя, а под ним бронзовыми буквами его имя и фамилия.

Мемориальную доску изготовили, укрепили на указанном доме и открыли восьмого сентября. Дядя Жельо произнес короткую речь, а Жечка спокойно стояла около него и не упала в обморок, как ожидали многие, а после торжества как ни в чем не бывало отправилась в хоровод. Один я догадывался о характере ее поведения, а когда хоровод распался, знал уже совершенно определенно, что делать. Все шло так гладко и точно по разработанному мной плану, что я начал думать, где может быть осечка. Теперь могу сказать, что осечки не было. Только через неделю, когда в Тырново начался праздник плодородия и дядя Жельо уехал туда в качестве почетного гостя и должен был пробыть там двое суток, я, захватив с собой доктора Живко, отправился по всем дворам учитывать количество собранных овощей и фруктов, на основании чего определялся годовой налог на каждое хозяйство. Да, совсем забыл отметить, что после нашего разговора с дядей Жельо об установке памятника меня перевели из темной конторы в более светлый и солнечный кабинет, как этого требовала моя новая должность — контролер бюджета сельского народного совета. Прежде чем назначить меня на эту должность, дядя Жельо спросил, почему я не вступаю в партию. «Потому, — ответил я ему, — что имеется пятно в моей биографии». Он с недоумением посмотрел на меня. «Мой отец, — пояснил я, — в свое время работал на общественной мельнице, и во время сентябрьских событий однажды ночью к нему постучался партизан, попросил поесть и табаку, но мой отец, ничего не дав ему, прогнал. Два дня и две ночи этот партизан пролежал во рву за мельницей, а на третий отец нашел его мертвым. Отец его не выдал, но и не помог ему. Такое не прощают. Тогда я был еще совсем сопляком и ничем не мог ни помочь, ни помешать. Однако этот факт из биографии отца не позволяет мне вступить в партию и плечом к плечу идти с такими людьми, как ты, проливший кровь за эту власть».

Дядя Жельо был очень доволен. «Ну, отец — это одно, а сын — совсем другое… Однако тебе лучше быть в стороне. Пусть и у нас будут беспартийные коммунисты. Так оно еще лучше». В те времена много говорили о врагах с партийным билетом.

Так, дождавшись праздника плодородия, мы с доктором Живко отправились по домам. Кроме овощей и фруктов учитывали также домашний скот.

Описали урожай и у Жечки. Смотрел на нее, когда она ходила по двору и этим чем-то напоминала мою маму. Наверное, по этой причине пропало у меня к ней всякое желание. Остались только амбиция и предчувствие пагубного злорадства. Закончив учет, посидели в беседке, увитой виноградом, выпили по стаканчику ракии и отправились в следующий дом. Выходя из ворот, я обернулся (это был первый пункт моего плана соблазнителя), Жечка смотрела на меня. Сделав вид, что меня силой уводят отсюда, я зашагал вслед за доктором. А когда стемнело, возвратился, сказал: «Забыл спросить». Она сразу все поняла. «А доктор?» — «Он спит с женой». Напоминание о чужом счастье всегда пробуждает у человека зависть и желание самому быть счастливым. Опять стояли в беседке, увитой виноградом, откуда-то доносились звуки радио, а я был сам не свой. «Давай, действуй», — подбадривал себя, но женщина смотрела на меня без волнения, словно на проданную скотину. Мне очень хотелось ей понравиться. Отступил немного назад, скрестил на груди руки, предоставив ей возможность созерцать меня во весь рост. Специально надел шелковую рубашку с длинными рукавами: длинный рукав в то время — признак обеспеченности.