Прозрачная маска - [43]

В то время на одно из заседаний правления кооператива пригласили и меня. Правление должно было изыскать средства для увеличения доходов, чтобы открыть магазин в самом отдаленном квартале нашего села. В те годы кооператив не имел ничего общего с государством, лишь по его законам выступал как частное предприятие. Ответственность за любые нарушения закона брало на себя правление кооператива.

Если бы я знал, что начнется после этого и во что обернется потом это заседание правления, я должен был или надеть новый костюм, или повеситься. Члены правления оказались простыми людьми — сельские хозяева, но алчные к престижу в глазах своих односельчан.

Пригласили меня за тем, чтобы спросить, будет ли нарушением закона, если шофер кооперативного грузовика отвезет сыр не на государственные склады, а на рынок и продаст его как частное лицо. Ответил, что должен свериться с законом по этому поводу, завтра доложу. Я, естественно, знал этот закон. По дороге, пока возвращались домой с единственным партизаном села дядей Жельо, рассказал ему, что пришлось быть на суде, на котором разбиралось дело таких же, как наши, правленцев, продавших сыр с кооперативной сыроварни на плевенском рынке, вместо того чтобы сдать его на государственные склады. «И сколько им дали?» — «Да ничего, осудили условно». — «Ага».

На следующий день никто меня уже не спрашивал, что позволительно, что запрещено государственными законами. Каждое утро я слышал, как кооперативный грузовик спускался по каменной мостовой нашей улицы к сыроварне. Через два месяца магазин в упомянутом выше квартале был открыт, а правление кооператива, несмотря на строгий запрет, разрешило закупать кооперации скот на мясо, делать колбасу и отправлять ее в Габрово.

Однако, когда, казалось, дела шли хорошо, однажды утром товар с нашего грузовика был конфискован, а шофер и один из членов правления, сопровождавший товар, задержаны. Теперь, после стольких лет, прошедших с тех пор, могу признаться, что сигнал, т. е. анонимное письмо, написал я. Под суд попал целый коллектив правления кооператива — все члены правления были арестованы, и началось следствие. Единственный партизан села и бывший снабженец партизанского отряда «Освободители» тоже был арестован. Дело, однако, было быстро прекращено, потому что слухи быстро распространились по всей области и вызвали неприятные разговоры. Да и нарушение закона — в те голодные годы все хитрили, чтобы прожить, — не шло вразрез с общей политикой, а в афере с черным рынком был замешан дядя Жельо. Присудили им по три месяца, большую часть которых они провели в предварительном заключении, пока шло следствие. Почти сразу после вынесения приговора все члены правления возвратились в село. Односельчане отнеслись к этому событию по-разному. Одни сетовали, другие были довольны. Спрашивали у меня, как дела в других деревнях и селах. Отвечал уклончиво, что времена трудные и правительство должно думать и искать выход. Все должны благодарить, что в деле оказался замешанным дядя Жельо, ради него всех освободили из тюрьмы. Как-никак, а власть должна защищать своих людей. Со мной соглашались, а по всему селу пошла молва, что, если ты коммунист, тебе все позволено, а законы только для простых людей.

Сделал я это от злобы и из-за любопытства, не ждал ни возмездия, ни награды. Но награда пришла. Однажды утром проснулся отдохнувшим и, когда брился, почувствовал себя мужчиной. Жизнь мало-помалу возвращалась в мою иссохшую душу. Энергия, которая накапливалась во мне долгое время, наконец нашла выход. Я испытывал физическую радость от своего превосходства над другими. В воображении возникали картины, в которых виделся сельский Мефистофель, марки 1948 года, сработанный по болгарскому патенту, Тогда инстинктивная ненависть, которую я испытывал к народной власти, приобрела свою законченную форму. Я был вознагражден. Они отняли у меня право быть духовным пастырем, то, к чему я был предназначен с рождения, лишили сана, и всю жизнь я буду платить им тем же, выбирая подходящие моменты и средства. Первое, что доступно моим умственным способностям, — всеми возможными средствами дискредитировать народную власть в глазах населения. А власть — это не абстрактное понятие, ее выразителями являются отдельные люди, а именно их я хотел дискредитировать. Я был на подъеме, как творец.

Вышел на берег пруда и целую ночь смотрел на спавшее село, как духовный пастырь охватывает взглядом своих прихожан перед праздничной службой. «Идите сюда, я принесу вина, и мы будем пить этот напиток. И завтра будет день, как и сегодня: день чрезмерно великий».

Теперь я чувствовал себя как артист, получивший заветную роль. Спрятал зеркало, чтобы больше не оглядываться и не размышлять.

На следующий день отправился в корчму и стал говорить с людьми.

Приняли меня как больного, возвратившегося из больницы, — уступали место у печки, угощали и рассказывали о холостяцких похождениях моего отца. Я был в центре всеобщего внимания, нашлись и такие, которые называли меня своим дальним родственником, подставляли небритые щеки к моему лицу, говоря: «Смотрите, как мы похожи». Были и такие, кто готов был взять меня в зятья. Тогда мы подружились с доктором Живко, ветеринарным врачом. Ему было около тридцати лет, но семьей он еще не обзавелся; его бытие отражалось не только на лице и одежде, но и на голосе. Выглядел он старше своих лет. Слышал от бабушки Петачки, что доктор Живко любил перескакивать через чужие заборы, но никто не сердился за это на него. Он был красивый, образование получил за границей и умел хранить тайну. Некоторые мужчины втайне даже гордились, что их жены были удостоены внимания доктора.