ПрозаК - [11]

— Вернее, что осталось, — сказал из угла Шандор.

— Послушайте, Шандор… — мягко начал гауптман.

— Нет, извините! — Шандор встал и откинул голову. — Вы, герр гауптман, не понимаете моих мотивов, вы даже не понимаете, что именно я делал, вы вообще ничего не понимаете и понимать не желаете, вы тупо уперлись… — и тут зажужжал испорченный телефонный звонок.

— Кому-то из нас все, — с надеждой сказал Карел и прошел к телефону.

В короткие секунды разговора им всем троим показалось, что вся прожитая жизнь пролетела у них перед глазами.

Карел повесил трубку и обернулся к двум капитанам.

— Мост. Это мост.

— На этот раз — мост, — сказал гауптман. — Я пойду.

Он зашевелился, заерзал в продавленном кресле и протянул руку к костылям.

— Стой, — сказал Шандор. — Стой, — сказал Шандор, — не надо.

Гауптман покосился на него и негромко произнес:

— Оставь, Шандор. Это ты ничего не понимаешь, ты просто не понимаешь.

— Нет, — сказал Шандор, — я все понимаю, я все прекрасно понимаю. Я понимаю много больше вашего, Эрнст.

Он тяжело сглотнул и продолжил:

— Теперь моя очередь. Полечу я.

* * *

Когда гвардии старшину Алексея Корчука разрезало надвое обломком шандоровской «Ласточки», он только и успел что шепнуть своему боевому товарищу:

— Не дожил, — а затем его не стало.

— Не дожил, — степенно подтвердил боевой товарищ и снял с Корчука сапоги.

–

©Рой Аксенов, 2004

Владимир Березин. Путешествие Свистунова

Как только поезд тронулся, на столе разложили газету.

На газете появились четыре помидора, варёные яйца, и варёная же курица. Баранов достал картошку в мундире и кусочек сала.

Поэт вытащил из чемоданчика маленькую баночку с солью и коврижку.

Все начали есть.

По вагону, задевая пассажиров этюдником, промчался живописец Пивоваров, а за ним пробежал проводник. Из носа проводника росли дикие косматые усы, а в руке у проводника была клеенка с кармашками для билетов.

Понемногу всё успокоилось, но поезд тут же остановился, а пассажиры кинулись докупать провизию.

— Пойдёмте сочинять стихи, — сказал поэт. — Я как раз не могу подыскать рифму к слову “завтра”.

Поэт, Баранов и писатель Свистунов вышли и начали прогуливаться между путей. Один Володя остался сидеть на своём месте, опасаясь, как бы у него не украли данные на сохранение Пивоваровым двадцать рублей.

Поэт кланялся знакомым пассажирам и говорил:

— Видите ли, я думаю написать большую поэму. Она должна называться “Собиратель снов”.

— Иные сны опасно видеть, особенно в гостях, — отметил Свистунов. — А я вот собираюсь написать роман. В моём романе будет жаркое лето, степь и положительный герой-служащий. Он будет рассуждать о судьбе культуры. Представляете, герой мой торчит, как пень, среди высокой травы. “Этот камень, — будет думать мой совслужащий, — говорит нам о постоянстве мира. В этом смысле камень талантлив. Структура его не имеет значения. Он образ бездарного творения, пробудившего мысль”.

— Только что мы с вами видели чрево паровоза, где беснуются шатун и поршень. Подумайте, во имя чего он, этот паровоз, несёт нас через пространство? — жеманно произнёс поэт.

— Да, — ответил Свистунов, — не лучше ли природа, эти волы, пасущиеся на горизонте…

Володя всё-таки вылез из вагона и присоединился к прогуливающимся. Рядом с ними внезапно появился Пивоваров и заинтересованно спросил:

— Вы опять о кризисе романа? — и тут же унёсся по направлению к паровозу.

Стоянка кончилась, и люди полезли на подножки, стукаясь головами о жёлтые флажки в руках проводников.

— Душно-то как… — сказал Баранов.

— Давайте пойдём в тамбур и откроем там дверь, ведущую на волю, — предложил поэт.

Так и сделали.

— А теперь будем рассматривать степь, свесив ноги! — приказал поэт.

Сам он достал книжечку и записал в неё такое стихотворение:

Вот и тронулась телега, увозя в смешное завтра

Оси, спицы и ободья словно солнцем золочены

Но нечёсаны, косматы лошадей хвосты и гривы

И лениво и неспешно их возница понукает

Словно тайну постигает своего перемещенья

— Завтра, завтра, не сегодня, — старый немец у дороги

Говорит мне на прощанье, когда я сажусь на сено…

Когда я сажусь в телегу, старый немец лишь кивает

Тоже в тайне понимая невозможность возвращенья.

Придорожное распятье, немец древний исчезают,

Когда я сажусь в телегу, уезжая без печали.

Через некоторое время в тамбур вошла проводница, возмутилась, но скоро остыла и начала курить, пуская дым над сидящим Барановым.

Поезд шёл медленно, и Баранов различал отдельные стебельки травы. Километровые столбы Баранов тоже различал, но они пугали его непонятностью цифр.

Незнакомый Баранову человек прикурил у проводницы и, сев за спиной Баранова, стал пускать дым Баранову в ухо.

Проводница ушла. Поезд совсем замедлил ход, и тогда человек произнёс:

— А знаете что? Здесь путь делает петлю, и если вы дадите мне рубль, я могу вон там купить арбуз и успею вернуться.

Баранов вытащил бумажку, и человек с папиросой спрятал её в карман пиджака. Потом он ловко спрыгнул с подножки и исчез из жизни Баранова навсегда.

К вечеру Володя и Баранов настрогали щепок и растопили кипятильник. Проводница высунулась из своего закутка и попросила оставить ей немного воды — помыть голову. За это Володя разжился у проводницы кренделем.