Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне - [29]

Другой поэт, бывший влюбленным в Ленгтри, был американец Иохим Миллер[64]. Они встретились у вельможи лорда Хауктона в Лондоне. «Почему вы не напишете мне сонет?» — спросила Эмилия у хозяина.

Ведь это общая повинность». — «Моя дорогая, увы, я слишком стар».

Миллер, еще малоизвестный поэт, залившись краской, попросил разрешения сделать это вместо Хауктона. Он, правда, написал всего четыре строчки:

Когда бы садом был Господень свет,

Цветами — женщины, пчелой — поэт,

Я б, равнодушный к остальным цветам,

Лишь вас искал, летел бы только к вам[65].

Но, прочтя их, прибавил: «Это единственные стихи, написанные мною к существующей женщине».

Много лет спустя, гастролируя в Калифорнии, Эмилия Ленгтри навестила Миллера, прославившегося и умирающего.

«Я всю жизнь думал только о вас и противился смерти, предчувствуя радость этой встречи», — сказал ей поэт.

«Нас напоили на ферме очень вкусным молоком, но дорога была ужасная — меня всю растрясло», — прибавляет к этому воспоминанию Эмилия…

«Удлиненное овальное лицо, рыжевато-золотые волосы, нежный румянец, очень высокий рост» — так описывает наружность Эмилии Ленгтри ее биограф Винтер. Ее огромные, серо-зеленоватые божественные глаза он отказывается описать. «Надо было их видеть». Ее голос и смех, ее грацию и улыбку — все это надо было видеть и слышать. Кто видел, тот влюблялся — исключений не было.

Какой-то художник нарисовал огромное полотно

«Лилия Джерсея» — портрет Эмилии Ленгтри — в черном платье с лилией в руках. Винтер не упоминает имени художника и не говорит, что сталось с картиной. «Толпа народу постоянно стояла перед ней, изумленно, как перед чудом. Желающих увидеть «Лилию Джерсея» хотя бы на полотне было так много, что пришлось установить очередь и протянуть перед портретом веревку.

Когда лондонский дом был продан и ее муж навсегда «ушел ловить рыбу», Эмилия Ленгтри решила стать актрисой. Это оказалось нетрудным. Известный антрепренер Бэнкрофт[66], не задумываясь, подписал с нею выгодный контракт. Что до того, если новая «гордость» сцены до сих пор нигде не выступала, кроме домашних спектаклей.

В своих мемуарах «Пустые кресла» Бэнкрофт дает понять, что театральные таланты миссис Ленгтри были ниже средних. «Но разве солнцу нужно что-нибудь кроме его лучей, чтобы блистать».

Бэнкрофт рассчитал правильно. Успех первых же выступлений Эмилии был необыкновенный. Антрепренер не рассчитал лишь одного: «солнце», убедившись в действии своих лучей на сборы, уплатило ему неустойку и разорвало контракт.

Во главе собственной труппы Эмилия Ленгтри несколько раз объехала Америку — Северную и Южную. Всюду встречали ее как чудо. Она путешествовала в собственном вагоне, где была китайская мебель, ванная, отделанная серебром, и мягкие стены на случай крушения. Эти американские триумфы длились несколько лет. Потом Лондон — и новые триумфы. О доме, проданном с молотка, нечего было жалеть — теперь у нее был дворец, своя охота, скаковая конюшня. Сколько денег она заработала, спрашивает Ленгтри сама себя и отвечает — во всяком случае, меньше, чем истратила. В 1900 году ей пришлось снова предпринять поездку в Америку, чтобы поправить дела. Она еще сияла свежестью и красотой, по отзыву видевших ее в те дни. Но успех был уже не тот. В 1914 году новая поездка — и полное холодное равнодушие…[67]

У этой знаменитой актрисы без таланта был другой дар — писательский. Стоит прочесть ее мемуары. Написаны просто и образно. Эмилия Ленгтри была красавицей и не отрицает этого. Блеск, деньги, влюбленные ей кажутся естественными. Но на этом фоне двигается не кукла, а живая, очень обыкновенная женщина, вздыхающая, что она — «могла бы стать хорошей женой Тэдди, если бы не судьба»…

В своем саду, полном роз, над голубым морем прогуливается теперь эта забытая всеми обыкновенная женщина, прожившая блестящую жизнь. Настолько обыкновенная, что не нашла силы отказаться от жалкого соблазна на старости лет остричь волосы и одеться в короткое платье…

Ночью Средиземное море теряет свой легкомысленный вид — оно торжественно и печально. «Бессонница мучает меня в последние годы», — пишет Эмилия Ленгтри. Что скрыто за этими словами, кто знает…

«АНГЕЛЬСКИЙ» ПРОМЕНАД. (Из средиземных впечатлений)

Залив, на котором лежит Ницца, называется «ангельским» — «Baie des Anges». Знаменитая набережная, по которой в сезон, от десяти утра до половины первого сплошной стеной толкутся «избранники судьбы» — американские миллионеры, индийские принцы, кинематографические звезды, чемпионы мира — называется английской — «Promenade des Anglais». Недавно Ниццу посетил советский журналист Борис Кушнер[68] и описал свои впечатления в «Красной Нови». Останавливаться на них нечего — обыкновеннейшая лакейская болтовня, не сдобренная хоть крупицей наблюдательности. Но этот Кушнер сделал забавную описку: «Baie des Anges» он перевел — английский залив.

Дело не в Кушнере, понятно. Ну, спутал советский эстет значение выписанных из лексикона слов, и Бог с ним. Перо «революционное» — что с него спрашивать. Но сама описка — находка, прелесть.

Вслушайтесь, в самом деле:

…Baie des Anges — Baie des Anglais. Promenade des anglais — Promenade des anges.