Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги - [76]
Следовательно, Тургенев представляет в «Старых портретах» героев уже ушедшей исторической эпохи – XVIII в., стремясь сохранить, удержать в памяти самые яркие ее черты. Бунин же, напротив, делает акцент на исторически непреходящем, выявляет глубинные структуры национального характера и такие черты национальной жизни, которые не исчерпываются ни исторической эпохой, ни средой. Эти различия подходов к изображению тематически и проблемно сходного материала, уже отчасти прокомментированные здесь рассмотрением субъектной организации произведений, еще ярче обозначаются через сопоставление святынь, «предметов особого поклонения» («Старые портреты» (13, 9)), с которыми связан образ дома у каждого из художников и образ жизни их персонажей. У Тургенева это портрет Екатерины II, очень характерно представленный: «В гостиной на почетном месте висел портрет императрицы Екатерины II во весь рост, копия с известного портрета Лампи, предмет особого поклонения, можно сказать, обожания хозяина» (13, 8–9). Портрет не просто формальный знак исторической эпохи, он выступает как свидетельство душевного родства героя со своим временем (подобную функцию выполняет и бриллиантовая пуговица графа Орлова). Поэтому тема главной реликвии Телегиных продолжена семейными преданиями: «Об императрице Екатерине говорил не иначе как с восторгом и возвышенным, несколько книжным слогом: “Полубог был, не человек! Ты, сударик, посмотри только на улыбку сию, – прибавлял он, почтительно указывая на лампиевский портрет, – и сам согласишься: полубог! Я в жизни своей столь счастлив был, что удостоился улицезреть сию улыбку, и вовек она не изгладится из сердца моего!” И при этом он сообщал анекдоты из жизни Екатерины, каких мне нигде не случалось ни читать, ни слышать» (13, 13).
Суходол бунинский неразрывно связан с другим образом – суздальской иконой святого Меркурия: «В углу лакейской чернел большой образ святого Меркурия Смоленского, того, чьи железные сандалии и шлем хранятся на солее в древнем соборе Смоленска» (3, 139–140). Этот образ проведен через все повествование, становясь особым знаком, символом суходольского мира. Икона с изображением Меркурия Смоленского – «заветный образ дедушки, переживший несколько страшных пожаров, расколовшийся в огне, толсто окованный серебром и хранивший на оборотной стороне своей родословную Хрущевых, писанную под титлами» (3, 140). Вместо конкретного исторического лица – легендарный образ святого, предание о котором уводит в глубину веков: «Мы слышали: был Меркурий муж знатный, призванный ко спасению от татар Смоленского края гласом иконы Божьей Матери Одигитрии Путеводительницы. Разбив татар, святой уснул и был обезглавлен врагами» (3, 140). Важно, что в предании навсегда соединены житель Смоленска XIII в. и Смоленская икона Богоматери, называемая Одигитрия[254]. «В 1238 г. (по другим источникам в 1239 и даже в 1242 г. – Н. П.) полчища татар приблизились к Смоленску, разоряя все на пути и нагло ругаясь над святынями христианства. <…> В смоленском соборе, где стояла чудотворная икона Богоматери, благоговейный пономарь ночью во время молитвы услышал голос: иди к рабу моему Меркурию на Подолье <…> и скажи ему тихо “Меркурий! Иди в броне военной, Владычица зовет тебя”. <…> Тихо объявил ему небесную волю пономарь, и оба пошли они в храм. Здесь Меркурию сказано, чтобы отправлялся он на Долгоместье и сразился с великаном, – ему обещана небесная помощь. Меркурий сел на коня и поспешил на указанное место. <…> Оградясь крестным знамением, призвав на помощь, вызвавшую его на подвиг, Меркурий убил гордого мурзу и с ним много других татар. Озлобленные враги поднялись против города, и сын великана убил св. Меркурия. Мученик пред смертью молился за город и степняки, приведенные в ужас смертью лучших из своей рати, поспешили удалиться из пределов смоленских», – так излагается древнее предание преосвященным Филаретом[255]. Очевидно, что художник воспользовался другими житийными источниками, в которых акцентируется чудесное возвращение обезглавленного святого в родной город с тем, чтобы свидетельствовать о происшедшем[256]. Поэтому на иконе, которой молятся суходольцы, изображен «безглавый человек, держащий в одной руке мертвенно-синеватую голову в шлеме, а в другой икону Путеводительницы» (3, 140). Образ святого вызывает двойственное отношение: жутко и страшно было глядеть на безглавого Меркурия («И жутко было глядеть на суздальское изображение безглавого человека» (3, 140); «…оттого, что все угодники представлялись ей коричневыми и безглавыми, как Меркурий, делалось еще страшнее» (3, 171)), и в то же время он воспринимался суходольцами как свой, близкий и простой: «И часто заставали Наталью на молитве перед образом Меркурия. Босая, маленькая, поджав руки, стояла она перед ним, шептала что-то, крестилась, низко кланялась ему, невидному в темноте, – и все это так просто, точно беседовала она с кем-то близким, тоже простым, добрым, милостивым» (3, 143). При том, что упомянуты молитвы Натальи, обращенные к святому, следует все же отметить, что в отношении к нему акцентируются скорее не религиозные чувства героев, а нечто другое. Меркурий Смоленский трактуется в повести прежде всего как хранитель предания, которое продолжает жить в сознании суходольцев. Не случайно дважды – и в первом, и в заключительном описании святого – это подчеркивается специально: «Тогда, взяв свою главу в руки,
