Проводники судьбы - [6]

— Пойдемте!

Не дожидаясь ответа со стороны девушки, Александр вышел за ограду, все еще держа Миру за руку и тем самым увлекая ее за собой. Он повел ее между могил, старательно обходя траурную процессию.

Его ладонь была мягкой и теплой, а прикосновение очень приятным. Мирой вскоре, однако, овладело смущение и она попыталась убрать руку, но не тут‑то было: Александр крепко держал ее.

Мире стало очень не по себе.

— Отпустите мою руку, — попросила она, стараясь говорить как можно тверже. К этому времени они уже дошли до кладбищенских ворот. Мира догадывалась, что ее слова не произведут на Александра ни малейшего впечатления.

Но она ошибалась.

— Конечно, — произнес он, выпуская руку девушки.

За воротами была припаркована белая иномарка, очевидно, принадлежащая Александру.

— Вас подвезти? — предложил он.

— Нет, спасибо, — Мира слишком хорошо знала, что бывает с хорошими девочками, садящимися в машины к незнакомцам. — До свиданья! — поспешно попрощалась она.

— Увидимся, Мира, — ответил Александр, подарив ей теплую улыбку, и сел в машину.

Девушка поспешила к автобусной остановке села в маршрутную ГАЗель. Заняв место в кабине, она оплатила проезд и углубилась в свои мысли. Мира не заметила белую иномарку, следующую за маршруткой.

Остановившись чуть поодаль от остановки, чтобы не привлекать к себе внимания, Александр проследил путь девушки до дома, отметив, в какой подъезд она вошла. Затем развернулся и поехал прочь.

Глава 2.Два солдата

У линии горизонта появились первые слабые отблески солнца, но землю еще покрывала предрассветная мгла. Все небо заволокла плотная пелена облаков. Наступал еще один серый день. Ни день, ни ночь, как говорили в этих местах. Весь октябрь и большую часть ноября почти все время, не прерываясь, моросил мелкий дождь. Он превратил грунтовую дорогу в отвратительное месиво, по которому почти невозможно было идти пешком и очень сложно — проехать на машине. Маленькая деревня носила странное название Малые Бугры, написанное мелом на дорожном указателе, в нескольких местах пробитом автоматной очередью. Всего‑то: несколько десятков домов, наспех оборудованный склад боеприпасов, рядом с ним два старых грузовика с нарисованными на бортах звездами и посреди улицы один — единственный колодец.

Несмотря на то, что предрассветный воздух был чист, деревню словно окутывала серая пелена. Все одного цвета: хмурое небо, покрытые копотью стены домов и даже озабоченные лица людей, время от времени появляющихся на улице, и то лишь для того, чтобы набрать воды в колодце или просто скрыться в дверях другой лачуги.

Сегодня было очень тихо, даже подозрительно тихо. Обычно людей на рассвете будили не крики петухов, а автоматные очереди или визг разрывающихся снарядов, сброшенных с воздуха, но в этот раз ничто не нарушало безмолвия. В деревне вот уже несколько недель стояла небольшая часть, и за этот срок она лишилась половины своего личного состава.

Одна из самых больших изб поселения одновременно использовалась и как склад, и как жилое помещение. Все углы заставлены ящиками с боеприпасами, из обстановки только стол, кровать и три покосившиеся табуретки. Нехитрый скарб хозяев: старая одежда, кое‑что из посуды, подранные одеяла и еще что‑то малопонятное — лежало грудой в дальнем углу большой русской печи. Там же, вероятно, и спал кто‑то из членов семьи. Лишь голубые занавески на окнах придавали избе обжитый вид, служа единственным напоминанием о домашнем уюте.

На столе вместо скатерти была расстелена газета месячной давности. 17 октября 1943 года — тот самый страшный день, когда фашисты окружили деревню, отрезав как солдат, так и местных жителей от всего окружающего мира.

У печи проворно сновала невысокая русоволосая женщина лет сорока. Вид у нее был усталый и измученный, а плечи сгорбились под тяжестью забот и тревог. На лбу залегли глубокие морщины, но голубые глаза, так же, как и в дни покоя и благоденствия, излучали мягкий свет.

Внезапно тяжелая деревянная дверь скрипнула, и женщина вздрогнула от неожиданности. Резко обернувшись, она увидела на пороге молодого солдата. Шинель перепачкана грязью, голова непокрыта, волосы всклокочены, все лицо в копоти. Но юноша ласково улыбнулся, и от сердца сразу отлегло:

— Вот я и дома, родная!

— Слава тебе, Господи! Все обошлось, — пробормотала женщина. На глазах ее выступили слезы.

— Ну что ты? Что ты? Не плачь! — уговаривал ее солдат, крепко прижимая к себе и целуя в лоб. — Как же могло быть иначе?

— Как же ты без шапки? — шептала женщина, ласково гладя юношу по волосам. — Зори‑то нынче холодные.

Тот неопределенно пожал плечами, прошептав:

«Хорошо, что голова моя не осталась там же, где и шапка».

— Садись, дружок, отдохни. Устал, небось, с дороги. Я тебя сейчас чаем напою. А ты пока расскажи, как все было.

— Да что тут рассказывать? Мы потеряли троих, — он перечислил фамилии. — И будь я проклят, если собранные нами разведданные того стоят.

— А Артем жив?

— Да, с ним все в порядке. Сейчас только доложит полковнику и придет сюда.

— И то хорошо. Я ведь за вас двоих молилась: сначала за тебя, потом за него.

— Лучше бы наоборот: сначала за него, потом за меня, — с улыбкой поправил молодой солдат. — Он рисковал сильнее, чем я. А вот и он сам, легок на помине, — добавил он. — Заходи, друг, посиди с нами.