Проводник в бездну: Повесть - [54]

Перепуганные солдаты уже без команды снимали с себя шинели и устилали ими дорогу. В коротеньких мундирчиках, мокрые, замызганные, злые, они упрямо барахтались вслед за мальчишкой. Ведь там, впереди, обещанное Орлово, переправа, спасение… А за Орлово — Старый Хутор.

Хотя отведенные «драйциг минутен» давно прошли, гауптман не спешил отправлять Гришу к «гросфатерам». Поверил, что парень действительно хочет вывести их к Старому Хутору. Да и как не поверить? Разве найдется в мире человек, который добровольно пошел бы на верную смерть? А смерть эта — в гауптмановом черном парабеллуме…

В лес возврата уже нет, там стрекочут, пуская фейерверки, не только автоматы — дает о себе знать артиллерия. Видимо, те, которые присвечивают ракетами и тревожат лес автоматами, идут за ними по пятам…

«Еще немного, — лихорадочно размышлял Гриша, — и уже ни ехать, ни идти, ни на четвереньках лезть не сможете… Вот тут-то вас, фрицы, и настигнут наши. Хотя, может, уже не застанут в живых проводника… Вон как бесится гауптман. Выхватил свой длинный парабеллум и бьет им кого-то из своих солдат, требует, чтобы вытащили его коня, завязшего по грудь в тине. Но солдаты и ухом не ведут: тут люди один за другим проваливаются сквозь травяную корку, а он — коня…»

Гриша оглянулся — их путь обозначали застывшие подводы, барахтавшиеся лошади, которых все глубже засасывала трясина. Там, позади, — лес, спасительный лес. Как никогда в жизни, был он желанным. Пополз бы к нему на четвереньках, покатился бы покатом, помчался метеором. Но и ему отсюда не выбраться. Коль не сумел в темном лесу выскользнуть из рук, здесь, на болоте, и подавно не сможет. И думать нечего. Нырнет где-то в ржавую бездну точно так, как вон это воинство один за другим ныряет; кто крикнет «Майн гот!», кто выматерит по-русски своего любимого фюрера. А большинство ныряет, не успев и рта раскрыть. Придет черед и проводника… Никто не узнает, куда исчез Гриша Мовчан, пионер из отряда Таранивской неполной средней школы…

По болоту сиротливо растянулись вереницей телеги и лошади. Обессиленные кони уже даже не барахтались в трясине, а только жалобно ржали. А вокруг обоза — разбросанное имущество, оружие, штабные бумаги — ведь ящики с документами тоже вывернули в тину.

Гриша изнемогал, ведя за собой солдат, теперь уже совсем походивших на ужасных призраков. Уже и ему, легкому как перышко, тяжело прыгать с кочки на кочку, обходить болотные бездонные «окна». Но он верил, что трясина может поглотить только лютых врагов. А его — нет! Он же свой, болото не посмеет засосать своего….

Гриша потянулся к кочке, пощупал — вербейник. Ухватился за него. Болотная трава — и калужница, и петушки, и плакун — предательница. Только дотронешься, и расползается в руках. Это знает Гриша. Но этого не знают немцы…

Гриша вылез на кочку, минутку отдохнул и пополз дальше. Испачканный в грязи толстяк, похожий на карикатуру из журнала «Перец», не поспевает за маленькой подвижной фигуркой, сопит, бранится, проклинает «рус» и их чудовищную страну, сплошь покрытую либо жуткими лесами, либо бездонными болотами. Он уже несколько раз проваливался в трясину, но воинство, выполняя волю гауптмана, вытаскивало толстяка.

— Э-э!.. — захрипел Курт. — Рус, кнабе! Ком гир! Сьюда, шнель!

Гриша уже не обращал внимания на этот хрип, он забирался все дальше и дальше…

Гауптман, давно разлучившись со своим гнедым рысаком, вместе с солдатами тащился по трясине. Никто не считал, сколько исчезло в пучине. Каждый думал только о себе…

Уже невозможно было сделать и шага, можно было только ползти на четвереньках. И солдаты ползли вслед за гауптманом. Все чаще слышал Гриша «майн гот» и «капут», хрипы и бултыханье.

Вконец измотанный, мальчик присел на кочку. Поднял испачканное ржавой тиной лицо и увидел бледный край неба. Светает уже… Он впервые в жизни испугался восхода солнца, рождения нового дня…

Сколько помнит себя, всегда радовался рассвету. Бывало, бабушка ласково скажет:

— Вставай, внучек, скоро уже солнышко взойдет.

Как не хотелось ему вылезать из-под своего теплого одеяльца!

— Бабуся, еще немного посплю. Ну, немножечко… Ну, немногусенько…

Улыбалась бабуся: хорошо, поспи еще «немногусенько»… Через несколько минут опять легонько трогала за плечо.

— Э-э, нет, казак, проспишь все царство небесное. Вставай. Восход солнца проспишь.

Умывшись, выпив стакан теплого парного молока, выбегал во двор и диву давался — как это он мог вылеживаться! Еще немного — и проспал бы рождение нового дня. Сколько помнит Гриша, каждый восход солнца никогда не был похож на прежний. То начиналось утро с беспечного щебетания птиц, то — с тишины, разве что чирикнет какая-то сонная птичка; иной раз солнце выкатывалось большое, неправдоподобно большое и красное, поднималось мгновенно, будто катили его какие-то неведомые силы, иногда же только угадывалось в предрассветной мгле и было ощутимо, но невидимо.

Восход солнца всегда был прекрасен. И всегда радовал. А сейчас он испугался ясной полоски на горизонте. Впервые за всю жизнь у него появилось желание, чтоб продлилась ночь, чтобы солнце повременило, не всходило, как всходит изо дня в день, а замешкалось.