Провинциальный человек - [44]

— Вы не любите продавцов, Клара Дмитриевна? — к ней опять обратилась завуч. Она выпила, видно, лишнюю рюмку и сейчас стала философствовать. А Клара Дмитриевна покрылась вся пятнами:

— Ну что вы — продавцы, продавцы! А я о том, что мужчины все одинаковы. У них только одно на уме...

— Не все же такие, — робко вступила в спор молодая учительница Люся Кондратьева. Но спорить она не умела и сразу смутилась.

— Ты, Людочка, жизни не знаешь, не видела, — начала опять Анна Васильевна. — Был у меня такой случай в Анапе. Пришла я на танцы, а там...

— Вы на танцы? Не побоялись?.. — перебила ее завуч серьезно, испуганно, и все засмеялись, запереглядывались, а потом заговорили враз, перебивая друг друга, и все почему-то смотрели на Люсю Кондратьеву. Та снова смутилась, обиделась:

— Я мужа силой держать не намерена. И вообще у нас не те отношения!

— Ну ладно! Он у вас — Лопухов, а вы — Вера Павловна. У вас все по чистому разуму. А мы тут — черная кость... — Клара Дмитриевна подняла высоко голову и стала нервно покусывать губы. А Люся чуть не заплакала.

— Ну почему вы такая злая, за что вы?.. — Она еще хотела что-то добавить, но испугалась собственной храбрости. И ее вопрос потонул в общем шуме и голосах, а Клара Дмитриевна сделала вид, что не расслышала. Только у нее нехорошо задрожал подбородок. Она закрыла его ладонью. А через минуту уже и Анна Васильевна взмолилась:

— Посмеялись и хватит! У меня еще дома уборка не сделана. И по магазинам надо, и к парикмахеру надо. Праздников-то сколько идет. Прикончат нас эти праздники.

— Пора расходиться, товарищи, — поддержала ее Надежда Сергеевна. — Спасибо этому дому, пойдем к другому. — Она обвела всех взглядом и положила очки в футляр. И все начали одеваться. На улицу вышли вместе, а потом разошлись группами в разные стороны.

Вечерний город жил в тихом ожидании праздника. Улицы стояли чистые, точно умытые. Асфальт блестел в свете неона, как дорогое стекло. Клара Дмитриевна оказалась рядом с Люсей Кондратьевой, и это ее смущало и беспокоило. Она даже хотела обогнать молодую учительницу, но потом остановила себя: еще расценит по-своему. А Люся тоже терзалась и смотрела под ноги. Она переживала, что не сдержалась там, за столом, и теперь ей хотелось сказать Кларе Дмитриевне что-то милое, утешающее, и она еще больше мучилась и корила себя. Наконец, выдавила из себя комплимент:

— Как вы сегодня здорово выглядите, Клара Дмитриевна! Мне бы такие волосы да вашу фигуру...

— Ну уж, ну уж, понеслась душа в рай. У вас богатое воображение, Людмила Александровна. А может, вы просто подмазываетесь, а? — Она усмехнулась и посмотрела Люсе прямо в глаза. — Мы же обе словесницы и потому — конкуренты. Так что плохой мир лучше хорошей ссоры. Как? Угадала я? — И она рассмеялась широко, ободряюще, и у нее перестал дрожать подбородок. Все-таки комплимент попал в цель.

— Нет, правда, хорошо выглядите, — продолжала уверять Люся Кондратьева. — Мне бы так в сорок лет.

— Мне бы, мне бы... — заворчала в ответ спутница, и сразу опустила голову, и нахмурилась. Она не любила вспоминать про свой возраст, и сейчас, рядом с молоденькой Люсей, это напоминание особенно покоробило ее. Она нервно расправила плечи и прибавила шаг. Но Люся ни о чем не догадывалась, не понимала. Она уже еле поспевала за Кларой Дмитриевной, длинный плащик мешал в коленях и путал шаги. Люся часто дышала — волнение еще не прошло.

— Я давно хотела спросить у вас... Посоветоваться. Но не решалась...

— Что ж, решайтесь. Не съем, — ответила ей Клара Дмитриевна, и по голосу не понять, то ли шутит она, то ли серьезно.

— У меня внеклассное чтение, и я думала, думала... Хочу рассказать им о Николае Рубцове, почитать его стихи и статьи о нем. А потом дать домашнее сочинение...

— Но вы же решили! При чем тут советы.

— Я хотела, как лучше. У вас же опыт и наблюдения...

— О господи, наблюдения! Что он — Твардовский, что ли, ваш Николай Рубцов. И педагогично ли целый час тратить на какого-то молодого? Пусть известность получит, признание. Ну, поэму напишет в конце концов. — Последние слова она произнесла совсем сердито, отрывочно и надула в обиде губы. Люся уже ей надоела, но не прогонишь же.

— Между прочим, Рубцов уже умер. Неужели не знаете? — Люся еще хотела что-то добавить, но опять испугалась собственной смелости, щеки у нее вспыхнули, как у девочки.

— Умер, значит. Жалко, жалко...

— Да, да! Он талантливый, как Есенин! Про него уже написаны книги, статьи и обзоры. Я считаю, что этот поэт бессмертен!

— Бессмертен? А я и не знала. Только вкусы ваши — не повод для спора. Есть у нас программы, есть методички. А ваш Рубцов прозвучит отсебятиной. Да, да, дорогая... А за это нас бьют строгие дяди из районо. — Она наклонилась к самому плечу Люси Кондратьевой и говорила с назиданием, как маленькой. А последнюю фразу произнесла совсем как в детском саду, и у ней вышло — стлогие дяди из лаёно.

— Зачем вы?.. Я не хотела... — Взмолилась Люся, и сразу съежила плечи, и замолчала. Ресницы у нее прыгали, и она шла, как во сне. Клара Дмитриевна увидела эти страдания, и они ее неприятно задели, чуть ли не оскорбили. Подумаешь, недотрога. В ее годы надо работать с зари до зари, а эта только умничает да лезет в амбицию. Да еще дрожит, как осиновый лист, по всему видать — истеричка. Нет, с такими надо покруче! Она сказала это себе с убеждением и попробовала успокоиться, но никак не могла. Подбородок опять неприлично подрагивал, и она прикрыла его ладонью. Люся тоже измучилась. Ей стало казаться, что все видят, какая она жалкая, смятая, какое у ней красное, расстроенное лицо. И было чувство, точно она совершенно раздетая, и все видят это и осуждают. И тогда последним усилием воли она решила подавить свой страх и волнение, но у нее ничего не вышло. Только еще больше расстроилась из-за того, что не умеет управлять своим лицом, своими эмоциями. А если не умеет, значит, она слабая, слабая. Хорошо, что совместный путь их скоро подошел к концу. Люся попрощалась с большим облегчением и, не оглядываясь, почти побежала. Потом стала оглядываться, точно ее кто-то преследовал, очень злой и коварный. Клара Дмитриевна скривила губы: она все поняла. И как бы в свое оправдание сказала вполголоса: «Эх, молодежь пошла. Только бы спорить, выдрючиваться, а работает пусть тетя Мотя — вроде меня...»