Провинциализируя Европу - [16]
С таких же отсылок к «отсутствию», к «неспособности» истории достичь собственного предназначения (не пора ли снова вспомнить про «ленивого туземца»?) начинался и наш проект Subaltern Studies: «Изучение исторической неудачи нации на пути к обретению себя, неудачи, вызванной несоответствием буржуазии и рабочего класса задаче возглавить нацию и привести ее к окончательной победе над колониализмом и буржуазно-демократической революции по классической модели XIX века… или [модели] „новой демократии“ – именно изучение этой неудачи составляет ключевую проблематику историографии колониальной Индии»[85].
Тенденция прочитывать историю Индии в терминах лакуны, отсутствия или неполноты, превращающихся в «несоответствие», проступает совершенно явно в этих отрывках. Этот древний троп восходит к самому началу колониального правления Индии. Британцы покоряли и переописывали все разнообразие прошлого страны через гомогенизирующий нарратив перехода от Средневековья к Новому времени. Со временем термины менялись. Средневековье когда-то называлось «деспотией», а Новое время – «верховенством закона». Более поздним вариантом стала оппозиция «феодальный – капиталистический».
Когда этот нарратив перехода еще только формулировался в исторических работах о колониальной Индии, он был неприкрытым восхвалением способностей империалистов к завоеваниям и насилию. В XIX–XX веках несколько поколений индийских националистов находили свою субъектную позицию внутри нарратива перехода. Он в разное время и в зависимости от идеологии представителя растягивал ковер «истории Индии» между двумя полюсами в наборе гомологичных оппозиций: деспотический/конституционный, Средневековье/модерн, феодальный/капиталистический. Внутри этого нарратива, общего для воображения империалистов и националистов, «индийское» всегда оставалось образом недостаточности. Другими словами, в этой истории всегда отводилось место персонажам, которые воплощали, выступая от лица местных жителей, образ несоответствия или неудачи.
Нет необходимости напоминать, что этот принцип оставался краеугольным камнем имперской идеологии на протяжении многих последующих лет – подданство, но не гражданство, потому что местные никогда не соответствовали образу гражданина, – и постепенно он стал отдельным направлением либеральной теории как таковой[86]. По этому пункту националисты, разумеется, были не согласны. Для Раммохана Роя и Банкима Чандры Чаттопаддхая, двух наиболее выдающихся националистических интеллектуалов XIX века, британское правление было необходимым периодом воспитания, который должны пройти индийцы, чтобы хорошо подготовиться к статусу, в котором британцы им отказывали, но сами превозносили как конец всякой истории: гражданство и государство-нация. Десятилетия спустя, в 1951 году, «неизвестный» индиец, успешно продавший свою «непонятность», предварил историю своей жизни таким посвящением:
Как показал Парта Чаттерджи, в националистических версиях этого нарратива крест «несоответствия» суждено было нести крестьянам и рабочим, субалтерным классам, ибо, по этой версии, именно эти классы предстояло обучить, вывести из состояния неведения, провинциальности, или, в зависимости от ваших предпочтений, ложного сознания[89]. И сегодня англо-индийское понятие «коммунализм»[90] описывает тех, кто якобы не смог соответствовать светским идеалам гражданства.
Невозможно отрицать, что именно британское правление установило практики, институции и дискурс буржуазного индивидуализма на индийской земле. Первые свидетельства желания быть «субъектом права», еще до зарождения национализма, показывают, что для индийцев 1830–1840-х годов быть «современной личностью» стало значить «быть европейцем». The Literary Gleaner – журнал, издававшийся в колониальной Калькутте, – опубликовал в 1842 году стихотворение, написанное по-английски 18-летним бенгальским школьником. Источником вдохновения для автора, безусловно, послужил вид кораблей, покидающих берега Бенгалии «навстречу славным берегам Англии»:
