Провинциал - [33]

Весь урок Ваня украдкой наблюдал за девочкой. Она сидела на второй парте в среднем ряду, внимательно слушала учительницу математики, когда надо было записать что-то в тетрадь, легким движением надевала очки в проволочной оправе, записав, стыдливо снимала их и клала перед собой на парту. Раньше Ваня никогда не видел ее в классе, место, где сейчас сидела она, все эти дни пустовало. Ее соседка по парте Лена Станкевич, светлая, коротко остриженная и такая худая, что ключицы выпирали из-под форменного платья, а загорелые, глянцевые на лодыжках ноги казались игрушечными, приделанными от фарфоровой статуэтки, никого близко не подпускала к этому месту. Когда два дня назад учительница математики хотела посадить рядом с ней Ваню, она заплакала в голос: «Анна Львовна, как же так, а Безродная? У нее же ангина, она скоро придет. Мы с ней шесть лет вместе сидим!» Ваня так и остался на своей последней парте, ему, по правде говоря, не очень-то хотелось уходить отсюда и терять такое важное преимущество, как окно, куда можно смотреть, когда становится скучно. И вот, значит, появилась она, эта Безродная…

Он неотрывно смотрел на нежный завиток волос у щеки, на гибкую шею и не понимал, почему все это так волнует его — даже дышать больно, в висках тяжело пульсирует кровь. Конечно, она красива, но, скорее, не столько красива, сколько удивительна, необычна. Хотя, может быть, это ему одному так кажется? Переговаривается же с ней отличник Вовка Вайс и даже для чего-то дает ей свою тетрадь, и она улыбается ему ослепительно спокойно, а он вылупил на нее гляделки и бормочет: «икс… икс…» — будто икает. И Женька Кость все вертится, вертится позади нее, пытается дернуть за косу, она сердито оглядывается, а довольный Женька смеется и тут, словно давится смехом, делает серьезное лицо, потому что учительница грозится выгнать его за дверь. Как они могут так спокойно, так равнодушно обращаться с ней! И она… она терпеливо объясняет что-то Вовке и на Женьку уже не сердится — вот оглянулась и улыбнулась ему: дескать, ничего, не выгонит. И, едва усмехнувшись уголками губ, слегка прикрыв веки, холодным, словно погасшим, взглядом прошлась по Ване. Ему стало вдруг тяжело, кровь в висках застучала быстрее, он в отчаянье подумал: «Ну что я сделал такого, чтобы так на меня смотреть?!»

Когда зазвенел звонок и облегченно захлопали крышки парт, Ваня выбежал в коридор, поманил к себе Сашку Блина, по прозвищу Гном, оглядываясь по сторонам, зашептал:

— Слушай, как эту девчонку звать, на второй парте, черная такая?

— Нинка Безродная, что ли? — Сашка хмыкнул, глаза его лукаво кольнули Ваню. — Нравится, что ли? Давай, она девка в поряде!

И в это мгновение Ваня увидел проходивших мимо Станкевич и Безродную. Он толкнул Сашку под локоть, но было поздно — девочки слышали, что говорил Сашка. Нина взглядом послала на них такую черную волну презрения, что Ваня не выдержал, отвернулся и бросил Сашке:

— Дурррак!

6

Сашка Елин был самый маленький в классе, худой, белобрысый. Ване не нравились его круглые глаза, нос кнопочкой, выдвинутая вперед нижняя часть лица, припухшие губы. Казалось, Сашка все время держит во рту камень. Он был угрюм, но в классе разыгрывал из себя шута. Ваня понял это в первый же день, когда Женька Кость, заметив в классе нового ученика, щелкнул вдруг Сашку по носу, предупреждающе поднял вверх указательный палец и, стрельнув в Ваню голубыми глазами, ласково прошипел: «Тс-с-с! На место!» — давая этим понять Ване, чтобы он не задавался особенно. Сашка истерически захохотал и тонким, синеватым пальцем погрозил Ване. Женька довольно оскалился.

Жест этот вызвал в Ване раздражение. «А ты-то куда, Гном? Ведь я тебя одной рукой», — подумал он. Но обострять отношений не стал, отвернулся.

Правда, раздражение осталось. Особенно усилилось оно после того, как Сашка сказал про Нину цинично: «Давай, она девка в поряде!» — и Нина услышала их разговор.

С этого дня она не глядела на Ваню. И Ваня не мог отделаться от тревожного, непонятного чувства вины перед ней. Ему хотелось подойти, попросить прощения, но Нина, наверно, осмеяла бы его, весь класс смеялся бы над Ваниным слюнтяйством, и к нему стали бы относиться так, как к Сашке.

С того дня, как он впервые появился в классе, прошло две недели. Однако Ваня ни с кем не успел подружиться. Впрочем, он и не лез ни к кому особенно в дружки. Одноклассников и одноклассниц он вроде бы не замечал, пока не увидел Нину, потому что каждый день с нетерпением ждал окончания уроков, мчался на Сонину квартиру, там они наспех обедали с Егором и бежали на метро. Потоком людей их вносило в вагон, выносило из вагона, втискивало на эскалатор, в дверцу автобуса. Вскоре братьев встречала каменная арка ворот, каменное крыльцо больничного корпуса с белыми колоннами. Они не входили — вбегали в палату, как солдаты, кричали хором «здравия желаем!» и обнимали мать.

Елене Ивановне становилось лучше. Она уже вставала, выходила в сад. Но Егор из суеверия никогда не говорил с матерью об этом и запрещал говорить Ване. Егор рассказывал, как его похвалил профессор за очевидные успехи, которые он сделал за время практики, о том, что задумал серию рисунков «Люди большого города», а Ваня — о школе, о том, что класс хороший и у него много друзей, и пусть Елена Ивановна не волнуется за него.