Противоречия - [44]

Я с площади праздничной тихо ушел…

Свод неба над узкою улицей шел

Полоской узорной.

А издали всё еще слышатся трубы,

Огромная, нагло-гремящая медь…

Как я утомился на праздник глядеть…

Как все были грубы!

Я знаю их будень. Он плачет, хлопочет…

А нынче из келий они поползли,

Чтоб слиться средь плошек, на камнях, в пыли,

В Одно, что хохочет…

Кому ж из людей мои мысли и муки

Задумчиво дам я? Кому из людей?..

О, царство запуганных полутеней,

О, дальние звуки!

3. «Величаво-однотонный…»

Величаво-однотонный

Говорит из года в годы

Строфы эпоса бездонный

Океан, Гомер природы.

Я слыхал валов безмерных

Песнь о Боге и о прахе,

Ритм гекзаметров размерных,

Гимнов тяжкие размахи.

Я любил седую думу

Этой глуби, этой дали,

Шуму моря, шуму, шуму,

Снес я темные печали.

Дед мой, важно говорящий

В изначально-мудрой мощи,

Дед, таинственно хранящий

Странных рыб, кораллы, рощи,

Изумрудных, мягкотелых

Чудищ в сказочных глубинах,

Гневный дед мой в пенно-белых,

Разлохмаченных сединах,

Слушай – те, что не слыхали

Гимны моря Саваофу,

Те, что вечно создавали

Муравейник и Голгофу,

Дух мой, дух, с тобой единый,

Истомили мелкой ложью!

Дед, неси ко мне былины

По большому бездорожью!

И грохочет грудью полной

Дед в подзвездную прохладу:

Внук, приникни! Строфы-волны

Песнь несут тебе в награду

О рыданьи пред простором

Первозданного Титана,

О последнем дне, в котором –

Только гимны Океана.

4. «Я рано утром встал и были ярко-сочны…»

Доколе день дышит прохладою и убегают тени,

пойду я на гору мирровую и на холм фимиама…

Соломон. Песнь песней

Я рано утром встал и были ярко-сочны,

Богаты, вымыты цвета воды и сада…

Как он мне чужд теперь, мой ужас полуночный,

Когда я размышлял, что жить совсем не надо.

Я долго, счастливо, безмолвно волновался…

Ах, пена синих волн, как мраморные жилы!

И я молчал, молчал и ко всему ласкался

И черный кофе пил, душистый, тоже милый…

PESTO

Посв. А. А. Золотареву

Я камни, стертые сандалиями дорян,

Благоговейно трогаю рукой.

Как храм у эллинов был светел и просторен,

Как горд был разумом и простотой

Их белоснежный бог, закутавшийся в тогу!

От тяжких колоннад на зелень и дорогу

В вечерний час такой же храм упал…

Я бело-черную, как в трауре по богу,

Здесь бабочку поймал.

FERROVIA

А где-то мирт, зеленый мирт цветет

И кущи белых роз…

Мирра Лохвицкая

Свой озабоченный, сухой и методичный

Выстукивает ритм, качался, вагон.

О, черствых будней песнь! Я мчусь, пустой, безличный,

Вступить опять в твой полусон.

Как глаз кальмара, кругл, недвижен и неверен.

Сверкает газа шар… Спят люди в темноте…

Но тайный смысл вещей внезапно мной утерян

И всё вокруг ненужно мне!

И мчится – может быть, как жизни сон у трупа, –

Воспоминание, что был я высоко,

Что цвет прибоя был у черного уступа

Как бирюза и молоко…

МОРЕ! МОРЕ!

«Что-то глупое есть в этом споре…»

Море! Море!

Ксеннофонт. Катабасис

Что-то глупое есть в этом споре

С темнотою и ложью людей…

Море, древнее, синее море,

Сколько лет этим спорам детей?

Я смеюсь: кто-то там, негодуя,

Хочет что-то исправить, найти…

Серебристым заливом хочу я

Ночью с парусом в море уйти.

Быть изменчивым, жить на просторе,

Быть ненужным, как ночи и дни,

Я хочу быть, как ветер и море,

То таким, то другим, как они!

Труд? Тщеславие лавров и терний,

Суд ничтожеств и мыслей кольцо…

Я люблю только ветер вечерний,

Море, море и ветер в лицо…

«Была пора, когда я грезил так…»

Была пора, когда я грезил так:

Я буду плыть, задумчивый и чистый,

И в море я найду святой архипелаг,

Таинственный, гранитный и душистый.

Как Песней Песни там я возложу на мхи

Древнейших алтарей, на ласковые скалы —

Печаль, искания, и слезы, и грехи,

Куллерво-пастуха из гимнов Калевалы.

С душою викинга, с судьбой жестокой серва,

Угрюмый сирота в тоскующих мечтах,

Я буду там, как ты, Куллерво, сын Калерво,

На тех отшельничьих, лесистых островах.

И я был полон грез и чутких суеверий,

Как волхв и как моряк, и я сжимал штурвал

Моей красавицы, моей Mari-Valeri,

И «wenda» в реве волн звенело, как металл.

Но то прошло. И ворона накликав,

Когда я голубя манил из облаков,

Я вновь живу среди несносных криков

Всегда бунтующих рабов…

«Эй, брат, смениться б недурно!..»

«Эй, брат, смениться б недурно!

Слышь! я устал за рулем…»

Вышел на палубу. Бурно.

Крэн. Бейдевиндом идем.

Взоры впиваются жадно

В море и чуешь одно –

Как оно, море, громадно,

Как равнодушно оно…

Друг уступает мне место

С парой отрывистых слов:

«К весту на румб от норд-веста.

Делаем восемь узлов».

«Ветер умер. Немного побродит…»

Ветер умер. Немного побродит

И опять тишины полоса…

На девичью одежду походят

В складках свисшие вниз паруса.

Неподвижны лазурные дали,

Уж давно не видать берегов;

Солнце в перистой, легкой вуали

Утомленных жарой облаков.

Я ловлю в их случайном изломе

То головку, то льва, то мечи…

Как я рад отдаваться истоме

И сказать своей мысли: молчи.

Я устал от бесплодных вопросов,

Я устал понимать… Я — гляжу.

На обветренных лицах матросов

То же самое я нахожу.

Вижу шкер отдаленную груду,

Их лиловый, зазубренный край…

Этот остров, обрубленный к Sud’y,

Будто горб… Или… как каравай!..

А вот эти поменьше, как ломти!..

Нет, смешны и неточны слова…

Если ветер проснется, пойдемте

На далекие те острова?

«В койке лежу я угрюмо…»

В койке лежу я угрюмо,

И тишина, тишина…

Снизу о дерево трюма