Противоречия - [32]

В. Розанов. Уединенное

ЛАНДЫШИ

Когда надломит мозг та страшная усталость,

Что придает щекам безжизненную впалость,

Потусторонний блеск замученным глазам

И мир сомнамбула встает вокруг, как храм,

А улица гремит, как пьяный негр в тим-там, –

В нас просыпается мучительная жалость

К цветам и девушкам, особенно к цветам…

Сегодня вечером у нищей под рекламой,

Зовущей в кинемо, я ландыши купил.

Я шел, упрямо шел за незнакомой дамой

Фантастом ледяным, нахальным Далай-Ламой;

Конечно, ландыши я ей бы предложил,

Но… но… их аромат… их аромат… он был…

Как мы в шестнадцать лет!.. когда я так любил!

Что сделали со мной с тех пор мои поступки?

Ах, эти ландыши, как беленькие юбки

Девиц в шестнадцать лет… Ах, дорогой букет!

Как веет чистотой стыдливый ландыш хрупкий,

Что любит скромность, тишь, улыбку, полусвет…

Я ландыши вдыхал под грохоты карет…

Ах, эти ландыши, как мы в шестнадцать лет!

«Хранят Значение громады улиц строго…»

Хранят Значение громады улиц строго

Средь звонкой и ночной, нарочной тишины.

Мне кажется, что всё, что дарит мне дорога,

Лишь декорация торжественно-немого

И столь возвышенно-больного Сатаны.

Я в мертвом городе глубокой старины.

Быть может, я бреду, всё позабыв и спутав,

Средь капищ Мексики; и я Полишинель,

Буффон пред идолом! Иль нежный менестрель?

Но днем была больна вот эта же панель

Несносной лаллией тревожных лилипутов

С глазами кроликов и щупальцами спрутов!

И скучно веруя в реальность привидений,

Царапал мыслью я свой величавый бред…

Навстречу кто-то шел из гулких отдалений.

Он был каменнолиц и хорошо одет.

Как я наверно знал, что этот силуэт

Был дэнди и маньяк, но в то же время гений.

ТРУЛАЛА

Мы живем далеко друг от друга,

Мы смеемся над всеми словами…

У меня далеко есть подруга…

Где теперь она, в Ницце, в Сиаме,

Трулала с большими глазами?

В Трулала так прелестны и гадки

Угловатость манер и остроты,

Как малы башмачки и перчатки

Трулала, этой милой загадки…

Трулала, я чувствую, кто ты…

Мефистофель ведет по панели

К неизвестности ленты кадрили,

Котильон не имеющих цели,

Но влюбленных в шикарные стили!

Трулала, вас там полюбили?

Оправдав, усмехаясь, паденья,

Мы играем с огнем и самумом:

Я краду, где попало, мгновенья,

Трулала знает все преступленья…

Трулала, последний был грумом?

Будет в мире дурная страница,

Будет самый скупой, бесконечный,

Нудный вечер, в который не спится…

Кто-то тихо ко мне постучится…

Трулала? Войдите, конечно!

Я безмолвно сниму с нее шляпку,

Трулала станет тоньше и строже,

Я целую, целую перчатку…

Это больно, и грустно, и сладко…

Трулала, ты плачешь?.. Я тоже…

И обнявшись угрюмо и страстно,

Мы молчим… Или «рада»? – «да, рада»…

Как мы знаем, – всё в мире напрасно,

Как стареем мы с ней ежечасно…

Трулала… молчите… не надо…

«Чуть в мир вступила бархатная тьма…»

Чуть в мир вступила бархатная тьма,

Любимые созвездия Мадонна,

Чтоб Божьим служкам дать пример, сама

Зажгла меланхолично и влюбленно.

Растут готически и неуклонно

Окутанные трауром дома.

Как явно, что Вселенная бездонна,

А город – муравейник и тюрьма!

Пред феерией высохший астроном

Ползет на башню, точно муэдзин;

Апаш становится на старт с законом;

На вольнодумца черным капюшоном

Спускается неизлечимый сплин;

Стоит лунатик на краю глубин;

В мечтах горбун – паук и Лоэнгрин! –

Крадется к отвратительным притонам.

Как раб, иду за ним. В его фигуре

Есть что-то из баллад и темных саг…

О, чья фантастика назло натуре

Вдруг человеком сделала зигзаг?

Живой иероглиф! Созданье фурий!

И может быть, ничто не мучит так,

Как обаяние в Каррикатуре!

Иду за карликом в глубокий мрак…

«Есть на дне жемчуга и кораллы…»

Есть на дне жемчуга и кораллы,

В мраке города – Роскошь и Страх.

Я влюблен в чердаки и подвалы,

В блики лиц при ночных фонарях,

В проституток на черных низах,

В романтично-немые каналы,

В отблеск сказки на старых домах,

В академии, в тронные залы,

В бледных девушек в бледных мечтах.

Будто щупальцы вверх осьминог,

Город высунул длинные трубы,

Душат жизни квадратные срубы,

И умны и безжалостно-грубы

И тиран, и бунтарь, и пророк.

Лабиринт этих улиц жесток…

Одинокий в них так одинок!..

Но люблю я печальные губы,

Освятившие только порок.

И мне жаль, что моя дорогая

В самой северной тундре живет,

Где правдивый тунгуз – звездочет

Горделиво-пустынного края –

Знает святость великих пустот,

Что живет она там, созерцая,

Что изящная, злая, больная,

В соты Города не принесет

Ароматный и приторный мед.

МАСКОТТА

С салфеткой грациозная девица,

Как бабочка, летала по кафэ.

Ей нравились предерзостные лица,

Усы, мундир и брюки Галлифэ.

Мы были – дебоширы, готтентоты,

Гвардейцы принципа: всегда назло!

А в ней был шарм балованной маскотты,

Готовой умирать при Ватерлоо…

ПАРИКМАХЕРСКАЯ

В парикмахерской есть острая экзотика…

Куклы, букли, пудра, зеркала;

У дверей мальчишка с видом идиотика;

Строй флакончиков на мраморе стола.

На щеках у посетителя намылена

Пена, точно пышное жабо.

Бреет страшной бритвой с пристальностью филина

Полунищий пшют иль старый би-ба-бо.

И улавливаю всюду ароматы я –

И духов, и мазей, и румян,

Будуарные, фальшивые, проклятые,

Как напыщенный и пакостный роман.

Как старательно приклеено приличие

К мертвым куклам или ко пшюту!

И, как каменный, гляжу я на обличия,

Маскирующие смерть и пустоту.