Противоречия - [22]

Шрифт
Интервал

Пред разукрашенной палатой,
Средь пышных рыцарей двора,
Как понимает шут горбатый,
Где глупость, злость, где мишура…
Судьба дала ему прозренье
С большим, страдальческим горбом,
Он видит зло и преступленье,
Всё то, что скрыто под добром.
Я так люблю его остроты
На чванство знати на пиру,
Презренья сдержанного ноты
И слов запутанных игру,
Но шут молчащий, шут не едкий,
С больным, задумчивым лицом,
Шут, собирающий объедки
В пустынном зале под столом,
Вслед даме, гордой и богатой,
Глядящий где-то в уголке,
Ты ближе мне, бедняк горбатый,
Мудрец в дурацком колпаке.

«Есть безмолвные, робко бредущие…»

Есть безмолвные, робко бредущие
Без желаний по жизненной мгле,
Неживые, но всё еще ждущие,
Неземные, но здесь, на земле.
Я их знаю по их неуверенным,
По измученным, лживым глазам,
И по лицам, то странно-растерянным,
То застывшим, то отданным снам,
И по голосу четкому, ровному,
По скучающей мысли над всем,
По покорности мертвой условному,
По глухому вопросу «зачем»…

«Что ты плачешь, мой друг, как ребенок?..»

Что ты плачешь, мой друг, как ребенок?
Всё забудь, что ты можешь забыть,
Руль направь по теченью спросонок
И плыви, и плыви… чтобы плыть…
Не тверди, что не дремлет сознанье,
Что томит тебя сытости рай,
И святым покрывалом страданья
Примиренной души не скрывай.
Молодым ядовитым упреком
Правды, правды в себе не буди,
В поединке с хохочущим роком
Не подставь беззаветной груди…
Всё пройдет, этой смелости ласки,
Горделивой свободы обман,
Потускнеют манящие краски
И сольются в далекий туман.
Снова будешь доволен судьбою,
Снова будешь смеяться, любить,
Снова мелочь иголкою злою
Будет сердце пустое язвить…

«В сердце, не знавшем отрады…»

Посв. Н. Карамышеву

В сердце, не знавшем отрады,
Камень тяжелый лежал.
В каменном сердце громады
Жил человек и молчал.
Мир был ему непостижным,
Он, словно камень, был нем…
Ах, если б сердце недвижным,
Каменным было совсем!

ПАНИХИДА В БОГАДЕЛЬНЕ

Однотонным напевом поет иерей;
Восковое лицо средь подушек;
В светотенях мигающих, тонких свечей
Много сморщенных, желтых старушек.
Безресничные веки и впившийся взгляд;
Остроносые; губы, как нитки.
Все достойны и чинны. И зорко глядят,
Чтоб свечой не закапать накидки.
Наклоняясь и тихо, беззубо шепча,
Говорят они – скоро ль зароют,
Почему новый поп, сколько стоит парча,
Сколько место на кладбище стоит.
Подойдет приложиться – строга, как сова,
А глаза любопытные видишь,
И, как будто в слезах, раздаются слова:
«Ты земля есть и в землю отыдешь»…

«Где вы дворяне протеста…»

Где вы дворяне протеста,
Рыцари ордена злости?
Где ваша шпага-невеста,
Где же врагов ваших кости?
Где языков ваших жало?
Кто из вас бурю пророчит?
«Спесь я со всех посбивало!» –
Весело Время грохочет.

БАЛ

Люди изящны и гибки,
Лентою вьется толпа…
Белые платья, улыбки
И грациозные па.
Пары прелестные томно
Вальс закачал и унес;
Очи то смелы, то скромны,
Змеи тяжелые кос…
Плавные, нежные льются
Звуки, как светлые сны;
Тонкие талии гнутся,
Хитро-послушны, нежны…
О, как запястья сверкают,
Сколько опущенных век!
Много они обещают
Диких, мучительных нег…
Все разбрелися по парам,
Вальс понемногу затих…
Дышат истомой и жаром
Множество тел молодых.
Блещут мужские остроты,
Блещут у дам веера,
Будит тревожное что-то
Слов и улыбок игра…
Грянул вдруг грохот… Отлично!
Это мазурка идет.
Дерзостно, молодо, зычно
Вынеслась пара вперед.
Веселы нервные скрипки,
Топот и шпоры гремят,
Белые платья, улыбки,
Так и летят, и летят…
Всё так блестяще-богато,
Ярко сверкает весь зал…
Кажется мне, я куда-то
В замок волшебный попал…
Только… Не знаю… Мой разум
Что-то мне шепчет сквозь шум…
Этим веселым проказам
Будто не верит мой ум.
Шепчет — лишь фея устанет,
Стоит к подъезду пойти,
Фея с извозчиком станет
Долго торговлю вести,
Будет, сердита, как вьюга,
Ждать, пока встанет швейцар,
Сонная будет прислуга
Злиться на прихоти бар;
Ленты, улыбки, брильянты,
Злость этих милых острот,
Белые платья и банты
В будничный спрячут комод…
Что за глаза, что за шея!
Подлинно фея прошла…
Но… мне не верится, фея,
Будто ты лишь весела…
Платья обдуманы, шиты
Долго, тревожно и зло,
Эти остроты – избиты,
Эти брильянты – стекло.
Эта дурнушка немая,
Эти фаты, эти па…
Алчная, мелкая, злая,
Жалкая эта толпа.
Воют охрипшие скрипки,
Матери тупо молчат,
Белые платья, улыбки,
Так и летят, и летят…

РОЖДЕСТВО В ТЮРЬМЕ

Светит полная луна,
Прутья окон четки,
Ночь ясна и холодна,
Я прильнул к решетке.
Я открыл окно тюрьмы,
Сердце бьется-бьется,
С свежим воздухом из тьмы
Благовест несется.
Ах, он боль застывших снов
В сердце снова плавит –
Ночью связь и смысл миров
Наш мир звоном славит.
Ночью раб земных борозд,
Смертный и отчайный,
Славит трогательность звезд,
Плачет перед Тайной.
Бог, Ты слышишь этот звон?
Я припал к решетке.
Вижу – Вега, Орион…
Бог, мы мудры, кротки!
Я застыл, я не могу
Выразить волнений…
Черно, мертво на снегу
Вырезаны тени,
Окна смотрят под луной
Неподвижно строго,
Ходит черный часовой,
Звезд так много-много…
Воздух холоден и чист…
Оглянулся – старый
Бредит вор-рецидивист,
Лег пластом на нары.
Весь в морщинах бритый лоб,
Грубый облик вора…
Нашу камеру на гроб
Он обменит скоро.
Рядом с ним цыган лежит,
Черный, волосатый…
Лязг кандальный говорит,
Серые халаты…
Я прильнул к окну – щемят
Звоны и просторы,
Оглянулся – бредят, спят

Рекомендуем почитать
Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.