Против течения. Десять лет в КГБ - [14]

Я работал в Советском комитете защиты мира в годы войны во Вьетнаме. Работа моя была прежде всего связана с антивоенной пропагандой. Если описать кратко мои обязанности, то сводились они к следующему: разрабатывать и осуществлять пропагандистские программы, планировать демонстрации и составлять инструкции для советских подставных организаций за границей; направлять все усилия на то, чтобы убедить США в том, что весь мир выступает против американского присутствия во Вьетнаме и что нет иного пути к миру, кроме ухода Соединенных Штатов из Юго-Восточной Азии.

В конце рабочего дня я бывало вместе с другими сотрудниками Комитета защиты мира спускался в подвал, где у тамошнего фотографа была лаборатория. Фотограф был парнем изобретательным и придумал, как, не шибко тратясь, устраивать вечеринки. Привязав нитку к хлебной горбушке, он бросал ее на верхней ступеньке лестницы, возле ведущей в подвал двери. Вскоре к горбушке слетались любопытные голуби, и фотограф осторожненько заманивал их вниз, в подвал. Свернув голубям шею, ощипав их и поджарив на мангале, он приготовлял соответствующую приправу, накрывал стол и давал нам знать: „Пора полюбоваться птичками!” Из чего мы заключали, что после работы можно будет отведать поджаренной на углях голубятники. В водке недостатка тоже не было.

Вечеринки эти удавались на славу, всего было вдосталь — и еды, и выпивки, и смеха, и музыки, и всяческих забав. Насытившись, гости разбивались на пары и исчезали в комнатах, которых немало было в том старом подвале.

В том же 1966 году мне довелось познакомиться с рядом активистов японского движения за мир. Среди них был профессор Итиро Моритаки, председатель организации, объединявшей жертв Хиросимы. Благодаря ему мне удалось многое узнать о том, насколько искренни были японцы, боровшиеся за мир во всем мире. Я узнал, что после поражения во второй мировой войне Япония пережила замечательную и полную драматизма психологическую революцию, затронувшую весь народ. В результате практически все население страны стало выступать за мир и демократию.

В мои обязанности в Советском комитете защиты мира входило сопровождение японских делегаций, приезжающих в СССР. При помощи местных парторганизаций Комитет защиты мира организовывал эти поездки таким образом, чтобы гости видели только самые привлекательные стороны советской жизни. Они посещали нечто вроде потемкинских деревень — самые процветающие колхозы и совхозы, дающие весьма искаженное представление о реальном положении дел в советской деревне, которая вот уже более шестидесяти лет едва влачит свое существование под гнетом бесчисленных бед.

Я уже написал было две трети своей диссертации, как вдруг оставил ее с отвращением. Латышев был прав насчет трудности взятой мною на себя задачи. Невозможно было наврать столько, чтобы исследование стало приемлемым для Международного отдела, и одновременно включить в него достаточное количество правдивой информации, дабы от него была какая-то польза. Учитывая особую чувствительность советского доктринерства, просто не было возможности выработать реальные предложения относительно ситуации в Японии. А из этого следовало, что вожделенной научной степени мне не дождаться. Однако оказалось, что у начальства уже были на меня особые виды. И мне повезло в другом плане.

Как оказалось, сотрудники Международного отдела, включая и самого Коваленко, все же считали меня вполне серьезным специалистом по японскому пацифистскому движению. Равным образом, они ценили мое знание японского языка. И вот в один зимний день мой научный руководитель сказал, что Международный отдел намерен направить меня в Японию как переводчика при делегации Совета профессиональных союзов Москвы.

Меня это так взволновало, что я места себе не находил. Наконец-то я увижу страну, изучению которой посвятил столько лет? Однако до поездки в Японии было еще далеко. Надо было представить в ЦК и КГБ бесчисленное количество бумаг о себе. И лишь спустя примерно шесть недель меня вызвали в выездной отдел ЦК КПСС, где расспрашивали часа два. Кабинет занимавшегося мною чиновника был просторен, стол из красного дерева — весьма впечатляющ, а кресла удобны. На столе лежала увесистая папка, и я поразился, увидев ее название: „Станислав Александрович Левченко”. В ней было страниц 250 рапортов КГБ о моем поведении и степени моей лояльности. Так что агентура КГБ и вездесущие его стукачи не дремали.

В конце собеседования мне пришлось прослушать длинную лекцию о том, как советскому гражданину надлежит вести себя за границей. Я был предупрежден о всяких трюках, при помощи которых американские империалисты, охотящиеся де за советскими гражданами по всему миру, норовят завербовать их или скомпрометировать. Мне было сказано, что я должен держаться подальше от баров и стараться не ходить по улицам Токио в одиночку. В самом зловещем виде было сообщено о том, что японская разведка будет стараться собирать обо мне всякую информацию и что она не упустит ни одной возможности, чтобы попытаться завербовать меня. Потом мне пришлось пройти собеседование с моим старым „другом” Коваленко, заведующим японским сектором Международного отдела. Было бы неестественно, если бы я не припомнил в тот момент, как он когда-то пролаял мне: „Это твой конец. Отправляйся в Институт востоковедения”. Я понимал, что мне чертовски везет — я ходил по высоко натянутой проволоке и мог свалиться с нее в любой момент.