Против правил - [3]

– Я попытаюсь взять отпуск.

Кэтрин поняла, что сдается, и в запоздалой самозащите добавила:

– Но не насовсем. Я привыкла жить в большом городе и наслаждаться тем, что невозможно найти на ранчо.

И это почти правда. Ей действительно нравилась безостановочно бьющая ключом бурная городская жизнь, но она отказалась бы от нее без тени сомнения, если бы почувствовала, что для нее возможна спокойная, мирная жизнь на ранчо.

– Когда-то ты любила это место, – заметил Рул.

– Это было давно.

Больше он ничего не добавил, и минуту спустя Кэтрин, откинув голову, смежила веки. Она отдавала себе отчет в том, что полностью доверяет способности Рула управлять самолетом, и это понимание было горьким, но неизбежным. Она готова доверить ему свою жизнь, но ничего больше.

Даже с закрытыми глазами Кэтрин осознавала его присутствие рядом с собой, чувствовала, как согревает ее тепло его тела, ощущала пьянящий мужской аромат, слышала ровное дыхание. Когда Рул шевелился, в ее теле зарождалась дрожь. «Боже, – подумала она в отчаянии, – неужели мне никогда не забыть тот день? Неужели он набросил тень на всю мою жизнь и управляет ею одним лишь своим присутствием?» Рул не давал ей покоя даже в браке, заставляя лгать собственному мужу.

Кэт погрузилась в легкую дремоту – переходное состояние между бодрствованием и сном – и обнаружила, что с предельной ясностью может вспомнить все, что ей известно о Руле Джексоне. Она знала его всю жизнь. Его отец жил по соседству и владел небольшим, но процветающим хозяйством, и Рул работал на ранчо с тех пор, как подрос достаточно, чтобы сидеть на лошади. Будучи на одиннадцать лет старше Кэт, он казался ей взрослым мужчиной, а не мальчишкой, каким был на самом деле.

Даже ребенком Кэтрин знала, что Рул Джексон и скандал – близнецы-братья. Его называли не иначе как «этот дикий мальчишка Джексона», и девушки постарше хихикали, обсуждая паренька. Однако он был всего лишь подростком, соседом, и нравился Кэтрин. Рул никогда не уделял ей слишком много внимания при встречах, но если все же заговаривал, то вел себя по-доброму и умел преодолевать ее застенчивость. Он проявлял доброту ко всем малышам: и к зверушкам, и к детям. Кое-кто говорил, что общество животных подходит ему больше, чем общество людей, но почему-то он редко работал непосредственно с лошадьми и собаками.

Когда Кэтрин исполнилось восемь, ее мир изменился. Тогда же и для Рула настало время перемен. В тот год у Кэтрин умерла мать, оставив ее одинокой и потрясенной, взрослой не по годам, а Рула призвали в армию. Ему было девятнадцать, когда он вышел из самолета в Сайгоне. К моменту его возвращения через три года ничего уже не осталось прежним. Уорд Донахью женился снова на мрачной красавице из Нового Орлеана, и та с самого начала не слишком понравилась Кэтрин. Однако ради отца она скрывала свое отношение и делала все возможное, чтобы ладить с Моникой, поддерживая шаткое перемирие. Обе ходили друг перед другом на цыпочках. Никто не сказал бы, что Моника была стереотипной злобной мачехой, просто ей недоставало материнских чувств даже к своей собственной дочери, Рики. Она обожала яркие огни и танцы и так и не сумела приноровиться к требующей тяжелого труда жизни на ранчо. Хотя и старалась. Ради Уорда. Единственное, в чем Кэтрин никогда не сомневалась, так это в том, что Моника любила ее отца. Поэтому они по взаимному согласию уживались – без восторга, но в мире.

В жизни Рула произошел еще более серьезный переворот. Он выжил во Вьетнаме, но иногда казалось, что домой вернулась только его оболочка. Темные глаза больше не смеялись, а только с грустью смотрели вокруг. Раны на теле зажили, превратившись в шрамы, но душевная боль изменила его навсегда. Он никогда не говорил об этом. И вообще редко разговаривал. Замкнувшись в себе, Рул чаще всего глядел на людей тяжелым невыразительным взглядом, и вскоре превратился в изгоя.

Он много пил, сидя в одиночестве и монотонно вливая в себя алкоголь, с отрешенным и неподвижным лицом. Для женщин он, естественно, стал даже более привлекательным, чем раньше. Некоторые из них не могли противиться ауре опасности, окутывающей его как невидимый плащ. Каждая мечтала оказаться той волшебницей, способной утешить его, излечить и избавить от кошмара, в котором он жил.

Рул ввязывался в одну переделку за другой. Отец выгнал его из дома, и никто не горел желанием нанимать молодого человека на работу; владельцы ферм и торговцы сговорились, чтобы избавиться от соседства с ним. Однако Рул каким-то образом находил деньги на виски и иногда исчезал на несколько дней, и тогда ходили слухи, что он куда-то уполз и умер. Но вопреки всеобщим мечтам, он всякий раз вновь появлялся. Чуть более худой, чуть более осунувшийся, но живой.

Враждебность по отношению к нему неизбежно должна была перерасти в откровенное насилие – со слишком многими женщинами он связывался, со слишком многими мужчинами вступал в перепалки. Однажды Уорд Донахью обнаружил его в канаве на окраине города, избитого кучкой подонков, решивших, что он заслуживает наказания, и такого худого, что кости просвечивали сквозь кожу. Рул молчал и был полон желания выжить, его глаза сверкали на спасителя с мрачным вызовом, несмотря на невозможность встать. Ни слова не говоря, Уорд, поднял молодого человека на руки, как ребенка, положил в свой пикап и привез к себе на ранчо. Через неделю Рул с трудом заполз на лошадь и начал вместе с Уордом объезжать хозяйство, выполняя тяжелую, но необходимую повседневную работу – осматривал изгороди, восстанавливал поломанные участки и загонял на место отбившихся животных. В первые дни он был настолько слаб, что пот лился с него градом даже при простых движениях, однако он с мрачной решимостью продолжал трудиться.