Просветленный хаос - [55]

Время от времени мне напоминали, что нужно сдать паспорт на прописку. Я возвращался в гостиницу поздними вечерами, надеясь незаметно проскользнуть мимо регистратуры. Голос дежурной остановил меня. «Вам повестка». Вызов в милицию. Сердце моё оборвалось, стало ясно: попытка начать жизнь заново, экзамены, которые я сдал на все пятёрки, счастливое зачисление в студенты — всё пошло прахом. Приказ покинуть город в течение двадцати четырёх часов. Я поплёлся в отделение.

Знаете ли вы это чувство человека, который останавливается перед мрачной контролёршей в мундире с лычками погон, с необъятным бюстом и животом, перетянутыми ремнём с портупеей, протягивает повестку, кажет свой ненадёжный паспорт, бредёт, как потерянный, по тусклому коридору мимо дверей с табличками, усаживается перед начальственным кабинетом и ждёт, ждёт. Мимо меня маршировали милицейские чины, поскрипывали сапоги. Кого-то вели, прочно держа за локоть. Но судьба была себе на уме. Первый вопрос был, знаю ли я такого-то. Оказалось, меня вызвали в качестве свидетеля. Сосед по номеру в гостинице, уехавший накануне, увёл казённую простыню.

* * *

Вы прошли за окном, отчего бы вам не заглянуть в мою берлогу? Я вас романтизирую, для меня вы — мечтательная барышня с тонкой талией, с наивно-испытующим взором, как у Амалии, кузины Гейне, — а на поверку, того и гляди, окажется, что вы сама трезвость. Внешность девушки обманчива или, лучше сказать, разоблачает её, нужно лишь приглядеться. И вообще мы живём в другом веке. Ничто так не меняет психологию и тактику молодой женщины, как её наряд; а мы живём в век нарочитого безобразия женской одежды.

Я морочу вам голову, разглагольствуя о Сочинителе, о Замысле, о том, что тропинки в чащобах жизни извилисты, но стрелка компаса всегда указывает в одну сторону. Есть два вида причин, учил Стагирит, causae efficientes, приводящие в действие механизм бытия, и causae finales — те, что ведут к цели. Существует задание.

Но, возразят мне, угадать судьбу, уловить её неслышную поступь — не значит ли расколдовать жизнь, преступить некий закон, хуже того: спугнуть судьбу, разрушить её нежную тайну? Мадемуазель, если я заранее уведомляю вас о Сочинителе, если посвящаю вас ante factum в эту тайну, то потому, что читаю повесть моей жизни дважды, от начала к концу и с конца к началу. Должен ли я развить эту мысль — любимую мою мысль о двух векторах времени?..

* * *

Я предстал перед высоким собранием, я возвращаюсь назад, это было собеседование — словечко тех лет — перед началом семестра, с новоиспечёнными студентами. За столом сидел декан факультета, перед ним стопка личных дел, вокруг, в креслах и на диване — члены педагогического совета, если я правильно называю этот синклит. А я — надо ли повторять? — я был тот, кто ещё недавно таскал лагерный бушлат и ушанку рыбьего меха, топал на рассвете, с пропуском бесконвойного, из зоны на станцию По́еж, самую северную остановку отсутствующей на картах железной дороги, тот, кто расчищал от снега рельсовые пути, заправлял керосином фонари стрелок, колол дрова и топил печи в здании полустанка, — комендант станции, так называлась эта должность; я оброс лагерной шерстью, и мне было 27 лет.

Меня уважительно спросили (взрослый человек, не школьник), кем я работал до института, ожидая услышать, что я фельдшер, теперь хочу стать врачом, что-нибудь в этом роде.

Вместо этого я сказал: «Я был в заключении».

Воцарилось недоброе молчание. И я догадался — трудно поверить! — что моих бумаг никто не читал. Барышня из приёмной комиссии наскоро перелистала документы — школьный аттестат, автобиография, справка о состоянии здоровья, справка с места жительства, что там ещё, всё на месте, — и сложила в папку. Никто не заглянул в злосчастную биографию, где, опасаясь наказания за сокрытие факта, я написал всё как есть. И не оттого ли, что никто это не читал, мне не чинили препятствий на вступительных экзаменах?

Кто-то, это был завкафедрой неорганической химии, заметил, что-де надо бы проверить документы.

Документы! Магическое слово, зловещий пароль.

На что декан, святая душа, возразил: «Но ведь у него есть паспорт».

Стало быть, уже проверили.

* * *

Проснувшись в шестом часу, я сажусь, спустив ноги с кровати, и думаю — о чём?.. Я влачусь по квартире. Холодный душ, кофе. Я впадаю в панику. Время уходит! Искусство вещь долгая, а жизнь коротка. Но, кажется, я уже говорил, что ничего не собираюсь придумывать. Загорается экран, похожий на блёклые небеса, на пустынную даль, на водную гладь. Плывём. Куда ж нам плыть?

Мадемуазель! Я приближаюсь к финалу, ради которого всё и затеяно. Приняв мудрое решение бросить загаженные коровники и построить новые, труженики колхоза имени Ильича продемонстрировали то, что учёные экономисты именуют экстенсивным способом ведения хозяйства. Постановив распахать целину вместо бесплодного ковырянья на старых землях, правительство прибегло к тому же методу.

Закончилась двухмесячная экспедиция в азиатские степи, наступила осень, и уже не в товарных вагонах, а в пассажирском поезде, оставив позади полстраны, бравые целинники воротились восвояси. В городском театре, на той же главной улице, проложенной по чертежам Росси, где располагался медицинский институт, был устроен торжественный вечер. Я опаздывал. Случилась авария на линии, пустые трамваи стояли вдоль всей улицы. Пока я добирался с окраины, где находилось моё жильё, доклад был уже закончен, отхлопаны здравицы, вручены почётные грамоты. Начался концерт. Партер был заполнен до отказа. Я поднялся на балкон, туда тоже набился народ. Я углядел свободное местечко. Рядом сидела девушка, и первое, что я увидел, были её сияющие глаза.