Просветитель - [4]

— Напрасно-съ. Должны брать, пока онъ въ силѣ. А то другіе растащутъ. Берите.

— Ну, что вы говорите! Вотъ еще что пророчите. Онъ у насъ не изъ такихъ, кажется.

— А я вамъ говорю, что именно изъ такихъ. Я на своемъ вѣку видалъ виды… Попадались такіе папенькины наслѣдники. Вѣрно-съ… Зачѣмъ вы такіе удивительные глаза дѣлаете? Не стоитъ-съ.

— Кутилъ развѣ въ Петербургѣ? — робко спросила тетка.

— Дымъ коромысломъ! — отвѣтилъ Колодкинъ, и опять зарубилъ мясо, наклонился къ Соломонидѣ Сергѣевнѣ и проговорилъ тихо:- Да ужъ и теперь изрядно порастащили. Сюда отдышаться пріѣхалъ.

Тетка поставила горшокъ съ тѣстомъ на столъ, сѣла на табуретку и спрашивала:

— Баринъ этотъ, чтоли, его обираетъ? Вотъ который съ нимъ-то пріѣхалъ.

— Баринъ этотъ что! Этотъ баринъ совсѣмъ прогорѣлый. Когда-то порхалъ, но на рожонъ наткнулся и теперь Богомъ убитъ. Онъ развѣ только брюхомъ вынесетъ да при Капитонѣ Карпычѣ существуетъ, и то въ черномъ тѣлѣ. А есть другіе….

— Мужескаго или дамскаго пола? — интересовалась тетка.

— И того, и другого сословія достаточно, — подмигнулъ Колодкинъ, опять оставилъ рубить и сказалъ:- А вы, чтобъ вамъ не сложа руки сидѣть, приготовьте мнѣ на завтра свеклы на борщокъ. Свекла есть?

— Все, все есть. У насъ всякаго овоща достаточно. Вѣдь свой огородикъ, сама съ дочерью ухаживаю.

— Толкуйте! А вотъ томатовъ нѣтъ.

— Да мы про такое и не слыхивали.

— Ну, то-то. Стало-быть и похваляться нечего. И артишоковъ нѣтъ.

— Не слыхивали, не слыхивали про такую снѣдь. Вы что-же: давно у него живете?

— А вотъ сманилъ онъ меня сюда изъ трактира. Я спеціалистъ по селянкамъ… Я черезъ этого самаго барина у него, что вотъ съ нимъ пріѣхалъ… черезъ господина Холмогорова… Когда-то у него жилъ, когда онъ въ силѣ былъ. Въ охотничьемъ компанейскомъ домѣ жилъ, потому я и егерь, я и къ столу подать… — разсказывалъ про себя Колодкинъ. — А только меня нигдѣ подолгу теперь не держатъ.

— Отчего?

— Испорченъ. Пью запоемъ. Женщина одна испортила, съ которой я жилъ. Испортила и померла, и теперь некому съ меня этой порчи снять — ну, я и не могу вылѣчиться. А пробовалъ.

Соломонида Сергѣевна покачала головой.

— Скажите, какое несчастіе! — добродушно проговорила она.

— Лѣчился и никакого толку. Спринцовали въ меня микстуру, давали порошки — и только хуже. А когда въ запитіи — видѣнія одолѣваютъ.

— Видѣнія? Скажите!

— Да, видѣнія. Все что-нибудь кажется… Вы, къ примѣру, ничего не видите, а мнѣ кажется.

— Что-же вамъ кажется: хорошее что-нибудь или худое?

— Всякое… Иногда старцы, ангелы, святые… а то дьяволы… бѣсы… То маленькіе, то большіе… И всегда на печкѣ…

— То-есть какъ это на печкѣ?

— А сидятъ будто они на печкѣ, эта печка идетъ на меня и падаетъ.

— Господи Боже мой! И часто это съ вами?..

— Со мной-то? Раза три-четыре въ годъ, и потому меня нигдѣ больше двухъ мѣсяцевъ не держатъ… Недѣли двѣ пью, недѣлю боленъ и недѣлю отдыхаю… Брюква у васъ есть? — спросилъ вдругъ Колодкинъ.

— Это-то есть. Что въ простомъ обиходѣ требуется — все есть.

— Ну, отлично. Стало-быть, къ биткамъ мы дадимъ обжаренный картофель и брюкву шоре. Эхъ, плита-то у васъ ужъ очень мала! Только Калина Колодкинъ и можетъ состряпать на такой плитѣ! А то ни одинъ поваръ не возьмется. Ну, гдѣ тутъ расположиться? Битки, окуни о'гратенъ. А я умѣю. Я на охотахъ привыкъ. Грибы маринованные въ уксусѣ у васъ есть? — опять задалъ онъ вопросъ.

— Въ уксусѣ? Есть. Грибки бѣлые такіе, что ахнете, — отвѣчала Соломонида Сергѣевна.

— Ну, и грибовъ давайте. А томатовъ нѣтъ. Безъ томатовъ у повара руки связаны. Хорошо, что я три банки съ собой захватилъ! Да, на этой плитѣ въ двѣ канфорки трудновато…

Колодкинъ уперъ руки въ бока и смотрѣлъ на плиту.

— Ну, ужъ какъ-нибудь. Мы на плитѣ мало… Мы все больше въ печкѣ. Какъ-нибудь сможете, — говорила тетка.

— Не какъ-нибудь, а на отличку изжарю… Я привыкъ… При покойникѣ графѣ я на охотѣ не только на такой плитѣ стряпалъ, а стряпалъ на землѣ, прямо на угольяхъ… На угольяхъ жаришь, а на рожнахъ надъ огнемъ въ котлѣ, бывало, варишь. Цѣлый обѣдъ на кострахъ-то готовили. Ну, несите-же сюда скорѣй брюкву-то… — прибавилъ Колодкинъ и сталъ чистить окуней.

Соломонида Сергѣевна, запасшись фонаремъ, направилась съ Феничкой въ подвалъ за овощами.

IV

На слѣдующій день утромъ пріѣзжіе спали долго. Самоплясовъ проснулся въ одиннадцать часовъ и вышелъ изъ своей спальни къ утреннему чаю въ синемъ шелковомъ халатѣ съ желтой оторочкой, а Холмогоровъ валялся еще дольше и, проснувшись, потребовалъ, чтобъ Колодкинъ подалъ ему кофе въ постель. Спалъ онъ въ отдѣльной отъ Самоплясова комнатѣ. Самоплясову было скучно пить чай одному. Онъ заглянулъ въ комнату Холмогорова и не утерпѣлъ, чтобы не упрекнуть его.

— Сколько у тебя чванства, такъ это даже удивительно! Развѣ я затѣмъ тебя взялъ съ собой въ деревню, чтобы ты куражился и носъ отъ меня воротилъ? Я тебя взялъ для компаніи. А гдѣ эта компанія, если ты даже чай пить со мной не желаешь! И вчера тоже… Сидишь надувшись, словно мышь на крупу. Ни одного отъ тебя веселаго слова!..

— А я къ тебѣ въ шуты пошелъ, что-ли? Я пошелъ къ тебѣ, чтобы тонъ тебѣ задавать, чтобы отполировывать тебя, сѣраго мужика, — огрызнулся Холмогоровъ. — Да… Чтобы показать тебѣ, какъ богатые люди жить должны.