Простые люди древней Италии - [5]

Эти неоднократные увещания дают право думать, что «вилик-тиран» был явлением весьма частым. "Нет злее битой собаки", гласит старая латышская поговорка, и хозяевам приходилось обуздывать своих ставленников, дорвавшихся до возможности выместить на своих товарищах по рабству те унижения и побои, которые им самим довелось когда-то пережить.

Надо признать, что подобное упоение властью обходилось самому вилику довольно дорого. Дело было не только в том, что рабы, выведенные из терпения этим разгулом жестокости, конечно, давали порой сдачи зазнавшемуся начальству. Вилик-тиран своей жестокостью лишал себя ряда возможностей, которыми широко пользовались его собратья: гуляка и стяжатель. Обиженные рабы держали своего мучителя в крепких тенетах незаметного и поэтому наиболее страшного соглядатайства. От этих многочисленных, обостренных ненавистью глаз, от этих всегда настороженных ушей нельзя было скрыть ни веселой попойки с приятелями, ни удачно обделанного в свою пользу дельца с подрядчиком или покупателем. И если хозяин был человеком осторожным, разумным и не полагался слепо на своего вилика, то умелый донос, подкрепленный словами ряда свидетелей, мог оказаться для вилика роковым. Живя в атмосфере ненависти, которая от его поведения разгоралась, как пламя на ветру, он должен был следить за каждым своим шагом и не позволять себе ничего, что шло бы в разрез с предписаниями и волей господина. Силой вещей жестокий вилик превращался в наиболее исполнительного и верного слугу своего хозяина. И если тем не менее разумные хозяева настойчиво запрещают вилику жестокосердствовать, то это непреложно свидетельствует о больших сдвигах в сознании рабовладельца, который вынужден признать, что система хозяйства, построенная на взаимной ненависти и взаимном шпионаже, добрых плодов не приносит. Колумелла заметил, что от самого опытного и сведущего вилика не будет никакой пользы, если у него нет расположения и благожелательности к хозяину, и что свирепость вилика губит хозяйство. Любопытно, что эти соображения в столь определенной форме высказаны им в одной из позднейших книг.

Другим типом вилика, совершенно противоположным только что рассмотренному, был вилик «мягкий», который "распоряжался без достаточной строгости" и попустительствовал рабам. Этот человек тоже упивался своей властью, но упоение это было совершенно иным. Потому ли, что его прежняя жизнь не успела ожесточить его, потому ли, что его натуре, добродушной и незлобивой, не нужно было крови и стонов, но только, очутившись заместителем хозяина, он отнюдь не обнаруживал ревностного желания наводить порядки и внушать трепет своим подчиненным, а живо учел те восхитительные возможности, которые новое положение ему открывало, и поспешил ими воспользоваться. Вчера еще у него не было минуты, которая бы ему принадлежала, сегодня он оказывался полным хозяином своих дней и ночей; вчера он был попыхачем и слугой, сегодня он мог требовать услуг себе; вчера несколько сестерций составляли все его имущество, сегодня в его распоряжении оказывалось целое имение со всеми его статьями: вино, хлеб, скотный двор, сад, птичник — он мог распоряжаться всем, а что в этих распоряжениях придется отдавать отчет, об этом можно было на сегодня и забыть. Философия одного из гостей Тримальхиона "что съел и выпил, то только и твое" была ему кровно близка и понятна, как вообще всем людям невысокого нравственного полета, которым не часто доводилось в жизни видеть жирный и сладкий кусок. Хождение по гостям ("вилик не должен шататься без дела", "пусть он никуда не ходит на обед"), добрая выпивка с друзьями и в одиночку ("должен быть всегда трезв"), увлекательная травля зверя, в которой принимали участие и многие рабы из имения ("нельзя, чтобы у вилика была страсть к охоте или к ловле птиц; он отвлечет много рук от работы на эти занятия"), хороший обед дома, приправленный лестью и шутками Парасита ("Парасита пусть не держит"), сладкий и длительный сон ("пусть первым встает и последним ложится") — вот из чего складывалась в основном жизнь этого "гуляки праздного", которого в его эпикуреизме поддерживало еще сознание относительной безнаказанности. Что было делать, если куры не неслись, а прекрасных гусей, совсем уже откормленных для господского стола, задрала лисица? Если годовалый поросенок внезапно издох от какой-то непонятной болезни? В человеческой ли власти было совладать со страшной бурей, которая сбила половину фруктов в саду и значительно уменьшила урожай в маслиннике? Изобретательному уму раба, понаторевшему во всякого рода увертках и обходах, нетрудно было подобрать объяснения, против которых возражать было нечего. Что вилик любил услаждать себя дарами Цереры и Вакха, об этом можно заключить из слов Колумеллы, идеальный вилик которого обедает вместе с рабами, ест то же, что они, служит им примером воздержанности и только по праздничным дням позволяет себе возлечь за столом: в остальные дни он так же, как и все рабы, обедает сидя.

Занятый организацией наиболее приятного для себя образа жизни, наш «гуляка» не налегал на подвластных ему людей, "распоряжался без строгости" и мирволил рабам. Те, конечно, и на работе не убивались, и охулки на руку не клали — и хозяйство неуклонно падало и разваливалось. Марциал говорит о вилике, растратившем хозяйское добро, как о явлении обычном. Упадок хозяйства был, однако, бедой не для одного хозяина: беда грозила и вилику, когда хозяин, явившись наконец в имение, требовал его к отчету.