Пространство и время - [32]

Так и порешили сделать… И хотя хлопот, конечно, поприбавилось, но ведь, в сущности, угощение было приготовлено заранее, и поэтому главная забота была — разогреть уже готовое… А для этого прямо на берегу быстро и ловко выложили из кирпича небольшую печурку — три стенки, поверх которых уложили чугунную плиту с разъемными кольцеобразными отверстиями, — что еще надо, чтобы огонь березовых полешек весело и золотисто плясал внизу, а сверху в кастрюлях и чугунах побулькивало наваристое угощение? За угощение это отвечали в основном две закадычные подруги — Катерина Ильинична и Лизавета, и хотя кое у кого были поначалу сомнения, можно ли доверить им такое ответственное дело, вскоре все сомнения рассеялись сами собой, потому что Лизавета с Катериной Ильиничной, хоть и опрокидывали время от времени стаканчик за веселую и дружную работу, дело свое делали с таким жаром, что и помощницы заражались их энтузиазмом и готовы были бежать даже в соседнее село, если будет вдруг такое указание от подруг-кашеваров.

К вечеру из поселка к берегу реки потянулись гости на свадьбу. На фоне синеющей Веснянки ярко полыхает жаркая печурка, постреливая и пощелкивая в небо переходящими в бесцветность ало-желто-фиолетовыми искорками, рвется вверх сизоватый, почти туманно-белесый, почти невидимый дымок — так хорошо прогорают на воздухе березовые поленья, а рядом в белых фартуках и в белых высоченных колпаках почти приплясывают в непонятно-сложном танце две горяче-пунцовые русские бабы, а чуть дальше от печурки, вдоль берега реки, протянулись столы, которые разве что не ломятся от угощений, а чуть дальше и чуть ниже — во все стороны — раскинулись луга в ярком оперении цветов, в душном ароматном запахе, и надо всем этим чудом раскинулось уже не такое знойное ввечеру небо, в котором трепещет, будто запутавшись в невидимой паутине, то ли рыже-сероватый околышек овсянки, то ли серо-рыжеватый хохолок луговой синицы…

…Уж когда опрокинулись над темной синью Веснянки белесые звезды и по заберегам пошли бродить-густеть сумерки, а над дальней, ветвистой, густо разросшейся ивой, за пышным покровом которой почти спряталось соседнее с Озерками село Долгопрудное, показался острый рожок полумесяца, тогда свадьба вовсю уже набрала ход, над столами клубился гомон, горели страсти, звенели рюмки и стаканы, на ближнем конце стола затягивали одну песню, на дальнем — заглушали ее другой, а посреди этого гомона и веселья, в центре стола, сидели Томка с Геной. Томка не в белом платье и не в белой фате, как того хотели все родственники, а просто в длинном голубом платье, так уж ей захотелось, ничего не поделаешь, Гена был в черном костюме, на белой рубашке — черная бабочка, из-под рукавов пиджака выглядывали белые, в темно-лиловых запонках манжеты, и весь вид Гены был вид истинно счастливого молодого жениха, который и минуты не мог просидеть спокойно, чтобы не обнять, не приласкать, не поцеловать свою невесту. Томка была спокойна, уравновешенна: какая она настоящая, Генка в последнее время так и не мог понять: то смеется, то подсмеивается, то злая, то обозленная, то шутит, то издевается, а какая она в самом деле, любит ли его или совершенно безразлична — не поймешь, и Генка, конечно, переживал, мучился, хотя и старался не показывать вида, и только вот теперь, на свадьбе, по-настоящему успокоился: с сегодняшнего дня Томка — его жена, это самое главное, остальное перемелется, а перемелется — счастье будет, а не мука́-му́ка…

Отец Гены, Иван Илларионович, как и отец Томки, Иван Алексеевич, сидели по обе стороны жениха и невесты, рядом с ними — их жены, сидели все строгие, серьезные, серьезность эта передавалась от Ивана Илларионовича Ипатьева, который не то что сидел, а как бы восседал на своем стуле-троне — будто это он сегодня главный виновник торжества и будто только для того все и собрались, чтобы отдать ему дань уважения. Свадьба, конечно, шла своим чередом, и чем дальше к окраешкам стола, тем меньше обращали на центр внимания — именно с крайних столов и шло настоящее веселье — без оглядок и без церемоний начинает там хмелеть свадьба, именно оттуда идет особая прелесть раскованности, громких разговоров, веселых песен и удалых плясок. Но пока это еще не разразилось в полную силу, пока текла свадьба в более или менее управляемом русле, Иван Илларионович Ипатьев, словно почувствовав момент, поднялся со своего места и, слегка приподняв руку, торжественно заговорил, как говорил сегодня уже не раз:

— Дорогие гости! А теперь позвольте рассказать вам одну шутку… В некотором царстве, в некотором государстве жил да был жених, и была у него невеста. И была у них законная свадьба. Было много вина выпито, и было немало угощений съедено, гости, как говорится, со свадьбы отбыли довольные. Пришло время укладываться молодым спать, глядь — а у них даже подушек нет, не то что простыней и одеяла… (За столом весело рассмеялись.) Так вот, дорогие гости. Это, конечно, шутка. Но чтобы такой шутки не случилось с нашими детьми, мы, семья Ипатьевых, со своей стороны дарим нашим молодым вот этот скромный конверт, который и будет нашим семейным подарком дорогим молодоженам! Что? Отвечаю на вопрос, который раздается со стороны. Конверт небольшой, конечно, скромный, в нем всего тысяча рублей, конечно, новыми, так что кто хочет больше — шучу, конечно, — прошу любить и жаловать! Итак, дорогие Гена и Тамара, примите этот скромный подарок от нас, родителей Ипатьевых, позвольте вас расцеловать от души и пожелать еще раз счастья в личной жизни, долгих лет супружеского взаимопонимания, ну и, конечно, побольше детей! (За столом вновь весело засмеялись, а кое-кто захлопал в ладоши.)