Просторный человек - [8]

— Что ж, статью заказывал я, — выдавил он и заметно рассердился. — Автор — человек знающий. Статья хорошая, хотя в связи с новым направлением газеты не подходит.

— Хватит выгораживать! — сорвался на крик все тот же «зам.».

И тогда Котельников осадил его с достоинством:

— Прошу на меня не кричать. — И сел. И, уже сидя, добавил, мягко обращаясь к собранию: — Вот и все, пожалуй.

Наступила растерянная пауза. Он конечно же смешал карты. Во мне, поскольку я не умею довольствоваться тем, что есть, его речь не вызвала восторга. Но Коля Птичкин кивнул мне одобрительно, некоторое смятение в стане «новых» очертило масштабы. Да, да, он не вбежал картинно на баррикаду, не поднял руку, призывая к справедливости и одновременно подставляя грудь под пулю. Но он по другую сторону баррикады совершил свой маленький подвиг, бросив винтовку при виде безоружных. Ему не простят этого.

И не простили.

Но почему он оказался по другую сторону?! Впрочем, надо быть справедливой.

Я не была уверена, но мне чудилась и моя причастность к происшедшему. И показалось неблагодарным уйти, не пожав ему руки. Он снова осветился ласково. И вызвался проводить до дому.

Мы шли по улице на расстоянии, как дети, хотя всем, по-моему, было ясно, что мы вместе и что нас уже обвело кругом, и осенило то прекрасное и таинственное, что приходит к людям иногда — не часто, гораздо реже, чем нам порою представляется.

Мы потоптались у подъезда — это я вспоминала, убрано ли в квартире. Он явно ждал, а когда я вспомнила, сделал вид, что и не рассчитывал на такую честь.

В комнате сразу уставился на фотографию Кирки.

— Кто это?

— Мой сын.

— Сын?

— А почему бы нет?

— Я не знал… то есть я не думал, что у вас…

— Кофе хотите? Или чаю?

— Все равно, — выдохнул он. И лицо его выразило смятение. Расстроился. Господи, до чего мил!

Мы сидели на кухне, и он рассказывал о себе, с наивной доверчивостью полагая, что мне это интересно. Хм! «Полагая»! Конечно же интересно! И то, ч т о  говорил, и то — к а к.

Он был тихим деревенским пареньком, и отец его был тихим, а вот мать — энергичная, языкастая, румяная. Она и сейчас — бойкая старуха.

И было видно, что он любит эту бойкую старуху.

— А отец?

— Погиб на войне. Он нам такие письма с фронта присылал — мне и брату…

Человек поник. И опять же было видно, что тихого отца он любил не меньше.

Дальше последовала слегка беллетризованная биография: школа, которую он любил как источник знаний, книги, которые любил за то же, учитель (не буду повторяться), и вот, несмотря на тихость, был замечен, выделен из общей массы, горячо рекомендован в институт…

И там — сначала было трудно («общей культуры не хватало, ведь в городе — знаете как — и воздух насыщен информацией»), а потом пошел, пошел, потащил этот воз на широких своих плечах — даже аспирантуру предложили.

— Ну и?

— Работать надо было. Матери помогать… — и запнулся.

— А еще что?

— …ничего… — и покраснел.

— Что-то вы скрываете, любезный Василий Поликарпыч!

Я опять взяла этот чуть покровительственный тон — так мне было легче, — уж больно нравился мне этот буйвольский мужичок, умеющий краснеть.

На мое незамысловатое кокетство последовала неожиданная реакция: человек выпрямился, поиграл широкими челюстями, прямо глянул посветлевшими глазами и выпалил:

— А еще к тому времени я женился, и у меня появилась дочка.

Он, наверное, полагал, что я должна упасть в обморок или заплакать. Или указать ему на дверь. Да, да, он думал о двери. Поэтому мой смех показался ему неуместным и рассердил. И расстроил. И все эти чувства доверчиво вышли на его лицо. И пробыли там довольно долго. Потом он отозвал их куда-то вглубь, встал с табуретки и закурил.

— Я не всегда, Анна Сергевна, понимаю вас…

— Ну и прекрасно. А то было бы скучно.

— Мне бы не было.

Господи, да он все всерьез! И требует в ответ того же. А на меня нашло-наехало.

— Так вы, стало быть, женатый человек? Где же ваша жена? Как ее зовут?

Он сморщился от бестактности, но поставить меня на место не решился.

— Ее зовут Елена. И мы разошлись.

— Не может быть!

— То есть формально — нет, но она осталась там, и мы решили…

Ну конечно! Разве такие люди разводятся?!

Бедный, он не мог понять, что́ в этой ситуации меня тронуло. А вот тронуло! Прочность? Да. И умение поставить чужое выше своего. То есть доброта. Раньше для меня всему этому была грош цена. Впрочем, раньше — это раньше, а теперь — не так. Ведь учит нас жизнь хоть чему-нибудь, верно?

Очень печально и покорно отвечал он на мои вопросы, обрисовывал факты и застопоривался, чуть заходила речь об эмоциях, которые эти факты вызывали: снова закрывался.

— …и пригласили работать в райком.

— Вы обрадовались?

— Ну… наверное. Не помню точно.

— А работа была интересная?

— Хорошая работа. И людям помочь можно.

— Как тем учителям?

— Да.

— У вас с ними — дружба?

— М-м… Не сказал бы. Все как-то некогда. И им, и мне.

— Вы хороший человек?

— Ну… не знаю.

— А Новый Главный?

— Неплохой.

— А наш Валёк?

— К нему не подходит этот «Валёк»…

— Ну, так — хороший?

По лицу его пробежала тень. С чего бы? Тень стала шире, раскрылилась, затемнила солнышко.

— Чего вы? — спросила я.

— Я? Ничего. Валерий Викторович прекрасный человек, так я думаю.