Просторный человек - [41]

— Хочу.

— Какое бесцветное «хочу». Ну ладно, одевайся. Сразу с работы — туда. Особой надежды я не возлагаю. Без тебя пробьюсь.

— Я просто плохо понимаю.

— Все это понимают. Неужели ты глупей других?

И потом весь этот вечер в ресторане, в ярком освещении, при полном вначале отсутствии света внутри, представлялся темно-красным, жарким, зыбким: чудится — не чудится?

— Потанцуем, Ася? Слава, не возражаешь? — И мягко рука забирает ее руку. Ее голова на уровне его груди. Черный пиджак, белоснежная рубашка, переливающийся галстук: бордовый — черный, бордовый — черный. — Ася, вам скучно здесь?

— Нет, что вы.

— Но и не весело. Так ведь?

— Пожалуй, так. — И скороговоркой: — Только не подумайте, мне интересно, даже очень, я ведь никогда не бывала в ресторане…

— Это-то я вижу. — Рука могла бы сжать ее руку крепче и снова отпустить, Ася не рассердилась бы. Хорошая стать. Резковатое, но приветливое (к ней приветливое) лицо молодого и обаятельного охотника.

Рослый стрелок, осторожный

                                             охотник, —

Призрак с ружьем

                            на разливе души…

Кто он — этот нужный человек? Он крутанул ее, развернул в танце.

Ася почему-то рассмеялась.

— Так веселее?

— Ага.

— А вот так?

Это уже был не совсем ресторанный танец, где все больше покачиваются да топчутся.

— Ну, ну, стоп, ребенок, хм! Так веселиться нельзя.

— А что я?

— Да у вас рожица азартная. А здесь надо, чтобы все в меру.

— Опять в меру?!

— Уже говорили? Когда же?

— На работе. И… дома.

— Вы работаете? А я хотел спросить, кончила ли барышня школу.

— Почему «барышня»?

И вдруг он — ласково, снисходительно:

— Ну, просто так. Чтоб отметила. И спросила. И запомнила. Сейчас, сейчас идем к вашему дорогому. Так что со школой?

— Я давно… У меня дочке два года!

— О!.. — И поцеловал ей руку, глядя в наклоне снизу вверх. — Тогда совсем не грешно. — И подвел к столу.

Когда он отошел купить Асе шоколад, муж шепнул ей:

— Так-то так, девочка, но я просил перевести все это на меня, а ты взяла себе.

Голос его не был сердитым, но глаза глядели мимо. Бедный мой Серый Волк из сказки, совсем про него забыла!

Душный, горячий взрыв музыки.

— Потанцуем, Ася?

— Спасибо. Давайте лучше посидим здесь… Все вместе.

Когда выходили, Рослый Стрелок шепнул тихонько:

— Испугалась?

И Ася уловила не в пошловатом вопросе этом, но в голосе, свете глаз, в позе снисходительно склоненного взрослого к ребенку — одобрение. Ему так больше нравилось, вот радость-то! Бедный, бедный Серый Волк!

Распрощались с «нужным человеком», остались вдвоем — будто провалились в пустоту. Шли, молчали тяжелым молчанием. Потом он спросил:

— Понравился тебе?

— Да, — ответила Ася.

— Я серьезно спрашиваю. Ты так глядела на него. Влюбилась?

— Ну, не влюбилась… Так, немножко.

— Какая дрянь! — вдруг остановился он. — Какая дрянь! И докладывает мне, мужу!

— Ты же спросил.

— Ну хоть соврала бы из уважения!

Ася замолчала. Он еще что-то спрашивал, а она плакала. В основном, от своей глупости.

Владислав поднял руку, остановил такси, подбежал, сел рядом с шофером и уехал.

Ася постояла, всхлипывая, посреди площади. Потом быстро и резко успокоилась, зашагала к дому.

Через несколько секунд догнала ее, подкатила машина, муж раскрыл дверцу, поднял упирающуюся Аську («Я сама дойду!» «Я знаю дорогу», «Я не боюсь!»). И вот, как ни в чем не бывало, они едут на заднем сиденье, он обнимает ее за плечи, бубнит у самого уха:

— Дурочка, очень глупая. Знаешь, Аська, это противоестественно.

— Что?

— Ну, такая естественность. Кто тебе сказал, что так можно? Бабка же у тебя вон какая осторожная. Прямо как дикая утка в охотничий сезон.

— Господи, с чего ты взял?

— Вижу. Я, брат, тоже не дурак. Знаешь, что она мне ответила, когда я заговорил о въезде к вам? Не знаешь? И не догадаешься.

— Скажи.

— Пожалуйста. Она ответила: «Только я вас не пропишу здесь». Ясно? — и засмеялся зло.

Ася как-то удивительно легко помирилась с ним, признала его правоту. Но дальше — больше, изо дня в день…

Не цвета одни и запахи — и звуки тоже (поздние приходы из редакции, — Алина и Сашка спят, а он — стук, стук каблуками!).

И осязаемые жесты. Вышел, озабоченный, из своей комнаты, она — в кухне; что-то ему надо здесь, — задел плечом. Оглянулась, ожидая кивка, улыбки; он иногда как бы пародировал грубое заигрывание (а может, ему такое было свойственно — ведь ни Костик, ни какой другой человек в эту роль не вошел бы). Оглянулась с улыбкой — натолкнулась на озабоченный профиль, четкий, как отчеканенный на монете. К ней этот толчок не относился, скорее — к мебели: не заметил даже.

Но хуже всего, когда рядом — Алина. А  о н  ведь не понимает этого.

— Асёныш, как ты моешь посуду? Донышко с обратной стороны потри!

И — склоненная вбок голова и поднятая бровь Алины. Никто, кроме Аси, и не прочитал бы за этим высокомерного удивления: «Вот как? Очень интересно!» И движения той же седой головы, наклон в другую сторону: «Хм! Мелковато. Мел-ко-ва-то».

И как заметно при Алине его чтение газет во время Асиной уборки, перестановки стола, тяжелых кресел. Ему почему-то удобно читать, не отвлечься на помощь. Неужели никогда никто не сказал ему, что так — неловко, нельзя?