Простое море - [50]

Коля Бобров лег спать только в два часа ночи, а в половине шестого его уже разбудил вахтенный и попросил пройти к капитану. Увидев Сергея Николаевича, Коля Бобров отпрянул назад. У капитана лицо увеличилось вдвое. Левая сторона была раздута до невероятного размера.

— Мы никуда не пойдем, — сказал старпом. — Я сейчас же вызову машину и отвезу вас в больницу.

— Ничего вы не будете вызывать, — глухо, как из-под подушки, прозвучал голос капитана.

— Вы что, смеетесь? — вспылил Коля. — Это же готовая гангрена. Вы же помрете, чудак человек! Я иду за машиной.

— Стойте. Пока что я здесь капитан и приказываю я.

— Ну и приказывайте, — сказал Коля. — Я вам не препятствую. — Он вышел из каюты и закрыл за собой дверь. Едва он успел сделать два шага, как дверь открылась и раздался властный голос капитана:

— Старпом, вернитесь!

Коля остановился, потом нехотя вернулся в каюту.

— Что вы со мной делаете... — простонал капитан. — Мне же каждое движение как гвоздь в челюсть....

— А потом в базе будем хором песню петь: «К ногам привязали ему колосник и койкою труп обернули»? Так, что ли? — спросил старпом.

— Могу дать вам расписку, что ничего не случится. Я же чувствую. Николай Николаевич, я вас прошу только об одном: примите на себя мои обязанности. В общем, ведите судно и командуйте сами.

— Уговорил... — согласился наконец старпом. — А чем бы вам помочь?

— Не беспокойтесь. Мне Настя помогает. Ну идите, я лягу. Не забудьте только, что на выходе Масельский створ надо держать немного правее — там слева камень есть нехороший.

— Знаю, — сказал старпом. — Ну, тогда ложитесь. И не волнуйтесь. Судно я доведу в лучшем виде. Десять часов на мостике — не так уж много. Мы с вами и по шестнадцати выстаивали.

— То вдвоем... Вдвое меньше устаешь.

Крутые землисто-серые волны размеренно били в левый борт «Градуса». Все дальше и дальше прыгала стрелка кренометра. Наконец она показала тридцать пять градусов. Стоящий у штурвала Преполивановский пошатнулся, схватился левой рукой за графин и, вместе с гнездом оторвав его от переборки, покатился по палубе.

— Рано ты начинаешь падать, — сказал Бобров и стал за штурвал.

— А что — еще больше будет? — спросил Преполивановский, поднимаясь и снова принимая штурвал.

— Должно быть, — сказал старпом. — Как это у тебя еще графин не разбился, растяпа...

Старпом поднял катающийся по палубе графин и поставил его в ящик для сигнальных флагов. Рулевой искоса поглядывал на кренометр. Когда в борт ударила особенно большая волна и «Градус», задрожав корпусом, накренился на сорок пять градусов, Преполивановский повис на штурвале и заорал:

— Николай Николаевич, мы так перевернемся! Перемените курс!

Старпом подошел к трансляционной установке, включил ее и сказал в микрофон:

— Черемухина на мостик. Рулевого Черемухина на мостик.

Он выключил трансляцию, снова стал смотреть вперед. Через минуту из двери носовой надстройки выскочил Черемухин. На него тут же обрушился каскад брызг. Черемухин пригнулся, накрыл голову руками и побежал в корму. Когда он зашел в рубку, старпом сказал:

— Принимай вахту. А вы, — он обратился к Преполивановскому, — идите вниз. Оттуда не так больно будет падать, если перевернемся.

Преполивановский отдал штурвал и пошел к себе в каюту. Там было пусто, холодно и страшновато. За девятимиллиметровой железной стенкой бушевала стихия. Тогда Преполивановский пошел в кубрик к матросам.

— За что тебя с вахты сняли? — спросил Васька Ломакин.

— Сняли? — удивился Преполивановский. — Старпом сказал, что надо наконец Черемухину морскую стихию показать во всей прелести.

Тут нос «Градуса» подбросило на волне. Преполивановский подлетел к подволоку и шлепнулся задом на стол, больно ударившись затылком о броняшку иллюминатора.

— Вот тебе и прелесть стихии, — сказал не любивший Преполивановского Витька Писаренко. — Ложись-ка на черемухинскую койку. Так лучше будет.

Преполивановский слез со стола, лег на чужую койку и долго еще лежал молча, почесывая затылок.

28

«... Милая Катенька, вот и кончается наше последнее за эту навигацию плавание. Много я тебе написал о нем, еще больше осталось ненаписанного. Все это потом всплывет в воспоминаниях, и я расскажу тебе при случае... Капитан обещал дать мне зимой неделю отпуска (не знаю только, как он считает неделю: с дорогой или без дороги). Попробую съездить к тебе, пользуясь тем, что ты когда-то меня приглашала. Может быть, теперь, по прошествии шести месяцев, ты меня уже не приглашаешь? Я все равно поеду.

Это плавание у нас вышло самое несчастливое. Мы оставили на берегу двоих: доктора и второго помощника. Доктор, как и следовало ожидать, у нас не прижился. Не его это стихия. А со вторым помощником вышла история. Он чуть не погиб — стукнуло его двухтонной цементной лягушкой по спине. Сломало четыре ребра. Пришлось отправить его в больницу в Масельске.

Я никогда не любил талисманов в каюте, — есть у моряков такая привычка: кто куклу над койкой подвесит, кто плюшевого мишку, кто еще что-нибудь заведет. У одного механика сушеная морская звезда под лампой висела — противно. А я завел себе теперь очень занятный камешек. Нашел его на берегу. При первом взгляде он похож на гористую местность, а когда приглядишься, можно увидеть в нем все что угодно — человеческие лица, зверей, птиц и прочую фауну. Когда-нибудь я тебе его покажу. Могу подарить, если захочешь...