Простое море - [51]

Завтра в семь утра мы выходим в последний рейс. Идем домой. Хорошо! Погода худая, ветер холодный, сильный. Волна будет большая — нам идти открытым морем. А честно говоря, мне в плохую погоду плавать нравится больше, чем в хорошую. Чувствуешь, что ведешь судно, а не просто едешь на нем. Оно все дрожит под тобой, прыгает, мечется из стороны в сторону, взлетает вверх, ухает в пропасти, стонет и рычит, как живое. И вообще, судно — это что-то живое, честное слово. Я всегда так привыкаю к судам, что когда приходится переходить на другое — слеза наворачивается, будто собаку в чужие руки отдаешь... Вот и все, милая Катенька. Больше писать это письмо не буду. Выдеру слишком глупые страницы и пошлю. Только как его отправить, такое большое? Наверное, придется бандеролью. Никогда в жизни не отправлял бандеролей. Вот так, девочка. Дальше оттягивать некуда — придется тебя поцеловать. Не сердишься? Вот и хорошо. Целую тебя еще и еще раз. Будь здорова и счастлива. Напиши.

Твой Николай».

29

Витька Писаренко, лежа на койке, украдкой записывал новые стихи. Он так радовался, что «Градус» возвращается в базу, что не писать по этому поводу стихи было невозможно. Когда на него никто не смотрел, он доставал тетрадку и записывал по строчке. Наконец он закончил стихотворение и стал его перечитывать.

Скорость — самый полный, до предела,

Мы идем домой, домой, домой!

Мимо чайка с криком пролетела

И исчезла в дымке за кормой.

Ты прости-прощай, чужая чайка —

Ждут меня свои в родном краю.

На волне покачиваясь стайкой,

Жадно смотрят в сторону мою.

Я вернусь усталый, но счастливый,

Помашу им радостно рукой.

Наши чайки ждут нас терпеливо.

Мы идем домой, домой, домой!

Васька Ломакин, подкравшись сзади, быстрым движением выхватил у него из рук листок.

— Не смей! — крикнул Витька и кинулся на Ломакина. Но Васька был ловок как черт, и сильнее его на судне были только Абрам да боцман Ваня Хлебов. Васька отшвырнул Витьку без особого усилия и дочитал стихи до конца.

— А что? Хорошая вещь, — сказал Ломакин. — Прочитать вслух?

— Читай, конечно, — сказал Абрам.

— Ну читай, раз хорошая, — согласился Витька.

Ломакин стал посреди кубрика, держась одной рукой за койку, чтобы не упасть при качке, и вслух прочитал стихотворение.

— Здорово, — восхитился Абрам. — Как в книжке! Его, наверное, петь можно.

— А на какой мотив? — спросил Васька.

Абрам закатил глаза и стал что-то бубнить себе под нос. Через некоторое время он воскликнул:

— А вот на этот! Дай-ка стихи...

Васька отдал ему листок, и Абрам запел низким, глуховатым голосом на мотив старого, полузабытого танго:

Скорость — самый полный, до предела,

Мы идем домой, домой, домой...

Васька сел к Абраму на койку и стал подтягивать ему, заглядывая в листок. Потом с другой стороны подсел сам автор, и последние два куплета они допели втроем.

— Какая песня! — сказал Васька. — Теперь у нас своя песня есть.

— Хорошая песня, — согласился Абрам. — Только непонятно, что она наша. Вот если бы в ней про «Градус» хоть слово было...

— Витька, допиши про «Градус», — попросил Ломакин.

Витьку осенило мгновенно.

— В последнем куплете можно четвертую строчку так петь:

«Градус» возвращается домой.

— Блеск! — крикнул Васька, и они хором пропели:

Я вернусь усталый, но счастливый,

Помашу им радостно рукой.

Наши чайки ждут нас терпеливо,

«Градус» возвращается домой!

— Пошли, споем ее на палубе, — предложил Абрам.

— Пошли! — поддержал Васька Ломакин.

Они оделись в ватники и поднялись наверх. «Градус» уже подходил к базе. Ветер стал слабее, волна не так сильно раскачивала судно. Витька, Васька и Абрам уселись на середине трюма прямо на мокрый брезент и, не обращая внимания на брызги, стали орать свою песню. Коля Бобров, заметив на трюме из ряда вон выходящее сборище поющих матросов, заподозрил неладное, опустил стекло и прислушался. Ветер был в скулу, и песня долетела до него от слова до слова. Голоса матросов были трезвые, хоть и нельзя сказать, что хорошо поставленные. Слова в песне были вполне приличные и местами даже трогательные. Когда кончилась песня, Коля Бобров взял мегафон и крикнул:

— Это что за самодеятельность?

— Это мы песню сочинили, — сложив руки трубочкой, ответил Васька Ломакин.

— А мотив тоже вы сочинили? — ехидно спросил старпом.

— Мотив народный, — ответил Абрам. — А слова вот Витькины. В стенгазете стихи тоже он сочинил, помните?

— Помню. Приличные стихи для стенгазеты. Ну ладно. Разрешаю вам продолжать сочинение песен и плясок...

Старпом влез на мостик, взял три пеленга, спустился обратно, нанес на карту место и рассчитал момент поворота. Определить этот момент нужно было с аптекарской точностью, ибо фарватер узкий, а буи и вехи, ограничивающие его, уже сняты. Еще раз проверив расчеты и дождавшись нужного времени, старпом скомандовал поворот. Видневшаяся в полутора милях гавань базы была вся заставлена судами. Суда загородили оба створных знака. Ориентироваться было не по чему. У Коли Боброва стало нехорошо на душе. Он прекрасно знал, что ширина фарватера — всего девяносто метров. Справа глубина три метра. Слева — два с половиной. Более чем достаточно, чтобы сесть. Призвав на помощь всю свою штурманскую интуицию, он вел судно по невидимой дороге...