Просто не забывай дышать - [20]

— Ты действительно сильно изменился, — шепчу я.

— Что? — спрашивает он.

— Я знаю тебя…разного тебя. Но единственное, что я не могла о тебе подумать, что ты можешь быть опасен. Для меня.

Он моргает.

— Алекс. Послушай, какой бы не была наша история, это не изменит того, как я к тебе отношусь. Что я чувствую к тебе. Я сделаю все, чтобы…

Он остановился. Пытался ли он вспомнить слова? Или сдерживал? И была ли разница? И он ничего не сказал на то, что я сказала, что он опасен для меня. Потому что на самом деле, он знал это, ведь так? Мы были опасны друг для друга. Было ли то, что я сказала сюрпризом? Я повернулась к нему.

— Сделаешь все для чего?

Он почти рычит от разочарования.

— Чтобы… вернуться… вернуться и оградить тебя от всего, что бы с тобой не случилось. Чтобы защитить тебя.

Было ли это то, что он говорил, вернуться и изменить положение вещей? Вернуться и не бросать меня той ночью? Не исчезать так, как сделал это он?

— Послушай меня, Дилан. Это важно.

Он все еще смотрел на меня, в глазах безумие. Он кивает.

— Хорошо.

— Забудь об этом. Это в прошлом. Хорошо? Мы не должны… нам не нужно… это. Завтракай. Ладно? Пора изменить положение вещей.

Он посмотрел на меня спокойным, холодным взглядом. Концентрация. Я почувствовала на лбу капельки пота и сделала глубокий вдох.

— Ладно, — сказал он. Его голос превратился в низкое рычание, которое сводило меня с ума. — Твоя очередь.

— Моя очередь для чего?

— Твоя игра.

Я закрыла глаза. Четыре года назад это была веселая игра. Теперь… была страшной. Время настроиться на что-то повеселее.

— Я не уверена, что хочу играть.

Он практически падает на свой стул, глядя в никуда. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и говорит.

— Прости, Боже, прости, Алекс, у меня иногда… проблемы с гневом.

— Вижу, — говорю я, пытаясь вернуть нашей беседе непринужденный тон.

— Задай мне вопрос, — говорит он. — Но постарайся избегать напряженных моментов, и я буду их избегать.

Я качаю головой, затем говорю.

— Хорошо. Твое любимое воспоминание.

Он грустно улыбается.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Это против правил.

— Ох, нарушь правила. Скажи мне.

Он глубоко и судорожно вздохнул.

— Мое любимое воспоминание, когда мы вместе спали, и я держал тебя в своих объятиях в общежитии в Тель-Авиве перед нашим отъездом. Это было грустно и замечательно. Я не спал той ночью. Просто смотрел на тебя. Всю ту ночь и весь полет на самолете. У нас было всего несколько часов перед расставанием, и я не хотел потратить последние секунды на сон. Я бодрствовал около сорока восьми часов, когда, наконец, вырубился по пути из Атланты в Нью-Йорк.

Я наградила его небольшой, неуверенной улыбкой.

— Моё — когда мы впервые поцеловались.

— Недалеко от Мертвого моря, — отвечает он.

— Было темно, дул ветер, — говорю я, — и это было здорово, мы были одни.

— Ты сказала: «это все усложнит».

Я громко смеюсь, в то же время пытаюсь сдержать слезы. Я помню, что сказала это. Никогда я не была так права.

— Это была правда.

— Да, — говорит он. — Была.

— Где мы ошиблись?

Он пожимает плечами.

— Мы слишком сильно пытались забыть, может быть? Я не знаю.

Я качаю головой.

— Как и я.

Он смотрит на стол и не отвечает.

Наконец, я почти шепотом говорю:

— Дилан, ты когда-нибудь думал… — я не могу закончить вопрос.

Он продолжает смотреть на стол, а потом отвечает, так тихо, что я едва ли могу услышать его.

— Всегда, — говорит он.

Я сглатываю.

— Мы должны идти.

— Да, — отвечает он.

Убегай быстрей (Дилан)

Хорошо. Я первым признался, что мы пересекли границы, и не знал, как к ним вернуться. Мы оба более или менее признали, что по-прежнему любим друг друга. Мы оба так сильно облажались, что я не знаю, что думать или говорить.

Я прихожу в кабинет как в тумане. По вторникам в девять утра я занимаюсь алгеброй. Я уже пытался бороться с ней, если честно. Это сводит меня с ума, потому что я должен знать ее на пять. В средней школе она мне давалась легко, особенно если учесть, что я был новичком, и тогда я был действительно хорош в математике. Теперь иногда я смотрю на задачи и ощущаю боль сзади глаз, формулы и цифры плывут у меня перед глазами, словно в проклятой горячей ванне.

Три недели спустя я завалил курс. Проблема была в том, что я пользовался льготами для военнослужащих. Я провалился, поэтому подошел в конце дня к профессору Уилеру и сказал:

— Профессор Уилер, мы можем поговорить минутку?

Он поднял взгляд от бумаг и сказал:

— Я принимаю по четвергам с десяти.

— Это не займет больше нескольких минут, сэр.

Он хмурится, на его лице между бровями образуется складка, и говорит:

— Что я могу сделать для вас, мистер Пэриш?

Я делаю глубокий вдох и говорю:

— Я провалил ваш курс.

Он кивает.

— Да.

— Послушайте, сэр… я хотел спросить… вы не знаете каких-нибудь свободных репетиторов?

— Возможно, мистер Пэриш, алгебра просто не для вас. Вы пробовали взять «математику для гуманитариев»?

Сначала я хотел ударить его, чтобы стереть самодовольную улыбку с его лица. Он не скрывал неприязнь к солдатам с тех пор, как я начал посещать занятия. Я сделал глубокий вдох, досчитал до десяти и выдохнул. Математика была моим даром в средней школе. Из-за бомбы и того, что она сотворила с моим мозгом, я теперь не мог помнить некоторые вещи.