Прости - [28]

– Вижу я, как ты в порядке, аж позеленела вдруг. Может, врача? Или чего? Ты что-то принимаешь?

– Нет, нормально все. Не надо врача. Погода эта… Голова закружилась вдруг. И утром не позавтракала, вот и…

– Тогда сиди и не шевелись, сейчас чаю сделаю и шоколадку принесу. Какую тебе? С орехами?

– Купи на свой вкус, деньги отдам.

Вдох – выдох, вдох – выдох, вдох – выдох. Верхняя планка кафедры гладкая, прохладная, освежающая. Вдох – выдох. Через несколько минут она уже смогла повернуть голову. С двух полочек за спиной таращились ее коты: крошечные и побольше, стеклянные и резиновые, глиняные и плюшевые. Добрые, спокойные и надежные.

К Ритиному возвращению дыхание почти восстановилось, и тошнота утихла, только сведенная судорогой рука никак не приходила в норму. Ничего, не навсегда же. Пить чай можно и левой, и шоколадку так же отламывать. До сих пор никто ничего не заметил, значит, и сейчас обойдется.

– Ну ты как?

– Да вроде ничего, – слабо улыбнулась Олеся.

– Я думала, у меня сердце выпрыгнет, так ты меня напугала. Побелела вдруг, позеленела, глаза мертвые… Ничего себе Герман Сокольский впечатление производит. Даже в виде фотографии.

– Глупости, – Олеся уткнулась в чашку.

– Может, и глупости, а может, и не совсем. Портреты – вообще мистическая штука. Вот Рембрандт рисовал жену и детей, и они после этого быстро умирали.

– Рит, Рембрандт рисовал непрерывно, с чего ты взяла, что они из-за этого умирали, тогда вообще смертность зашкаливала.

– Ладно, пусть не Рембрандт. А Боровиковский и его портрет Марии Лопухиной? Красавица – глаз не отвести. И только он закончил портрет, она внезапно скончалась. Картину даже проклятой считали.

– Внезапно? Насколько я помню, через пять лет, это не так уж внезапно. И умерла она от чахотки, от туберкулеза то есть, это тогда самым обычным делом было, – Олеся не столько спорила, сколько старалась увести разговор в область искусства.

– Ну… не знаю… – Рита передернула плечами. – Я целую статью читала про этот портрет. Там еще говорилось, что взглянувшие на него молодые девушки умирали.

– Что, все? Ничего, что портрет в Третьяковке уже больше ста лет висит? И что, прямо все умирали?

– Ну… наверное, не все. Но было же!

– Интересно, молодые – это до скольких лет? Нам с тобой уже можно безбоязненно в Третьяковку ходить или надо еще опасаться?

– Вот и зря ты не веришь! – возмутилась Рита. – Если мы не можем объяснить мистические явления, это не значит, что их не существует. Мы как-то были в одной заброшенной усадьбе, не то Владимирская область, не то Вологодская уже. То есть не то чтобы заброшенная, там какой-то местный музейчик. Солнышко, птички поют, бабочки порхают, цветочки всякие – а тут, – она положила руку на грудь, сразу под ключицами, – такая тяжесть, такая жуть, как будто почернело все вокруг. И не только у меня, все почувствовали!

– Может, вам просто головы напекло?

– Нет, правда! Идем мы к этому музею, а я слышу – музыка играет. Вот как будто знаешь, что сейчас что-то случится, – и ждешь, и боишься, и торопишь, ну скорей уже, случайся!

Пять лет назад

Впервые в жизни она боялась Нового года.

Время таяло стремительно, как льдинка на горячей сковороде. Полтора месяца – вечность. Месяц с хвостиком – тоже ничего. Месяц, три недели. Олеся все никак не могла выбрать подходящего случая. Герман ведь даже с друзьями ее не торопился знакомить, не то что с семьей, а она тут вылезет – пожалте к бабушке? С другой стороны, ясно же, что он просто не хочет гнать лошадей. Даже в койку ее не тащит. Целовались в его машине до звездочек в глазах – это да, но домой на пресловутую «чашку кофе» пока не тянул. Берег. Заботился. Даже тогда, когда она и не ожидала.

– Хочешь встретить Новый год досрочно?

Они опять сидели в том самом кафе с клетчатыми скатертями – «их» кафе.

– Досрочно? Это как? – удивилась Олеся.

– Мы тут с приятелями замутили вечеринку, точнее, я-то сбоку припека, но не пойти нельзя, ну и одному явиться – тоже не комильфо. А они про тебя уже столько слышали, что с живого меня не слезут – хватит прятать свою жемчужину.

Жемчужину! Он рассказывал о ней друзьям! И она – жемчужина! Олеся как наяву услыхала вдруг торжественную тему из «Шерлока Холмса». И – нет, не главное, но немаловажное – теперь можно данное бабушке обещание исполнить. Вот он, случай!

– Баш на баш? – Она хитро прищурилась (знала, что это делает ее похожей на прелестного котенка).

– Ну-ка, ну-ка, что ты там задумала?

– Да не я. Хотя и я тоже. Бабушка очень хочет с тобой познакомиться.

– Бабушка?

– Ну да, у меня же, кроме нее, никого нет.

– Желание твоей бабушки – для меня закон. Вот погуляем на пати, и через пару дней можно и перед бабушкой предстать. На завтра у тебя какие планы?

– Что, уже завтра? – Олеся вдруг испугалась.

– Ну что ты! Завтра пойдем тебе за платьем, первый выход в свет – это важно.

– У меня есть платье… – она опустила глаза. Спасибо Карине, жить сейчас стало куда легче, но новогодний подарок для Германа – роскошное портмоне – съело почти всю ее заначку. Нельзя же было ему дешевку какую-нибудь преподнести? Героиня О’Генри ради подарка любимому мужу обрезала и продала свои чудесные волосы, а он ради той же цели заложил свою единственную ценность – фамильные часы. Но – платье?