Прости - [24]

– Ладно, сойдет.

После концерта планировался бал, и, разумеется, я пригласил Тосю. До сих пор не знаю, из чего было пошито ее розовое платье (помню только розу на плече, кажется, из той же ткани), и уж вовсе мне неведомо, как называлась прическа, сменившая привычные косички, но выглядела Тося так, что мне сию секунду захотелось, как дракону какому-нибудь, уволочь ее в глухую пещеру и никому никогда не показывать! Я сам не верил, что вот это сказочное видение я еще позавчера целовал за углом факультетской общаги! Женщины – удивительные создания, их способность к преображению потрясает меня и сегодня.

Впрочем, я-то тоже преобразился. Нет, я не стал копировать товарища Огурцова. Облачился в мамин бархатный халат (ей он был до пят, мне даже щиколотки не закрывал, но так было даже лучше) с пышной отделкой из странного фиолетового пуха, в мягкой папиной шляпе и домашних туфлях с помпонами. Смешки побежали по залу, едва я появился на сцене. Внутренности скрутило узлом, но зря, что ли, я столько репетировал перед зеркалом?

– Ну что, дорогие товарищи… – начал я вальяжным, под стать бархатному халату, голосом. – Пора! Пора заканчивать с развлечениями и с удвоенными, нет, утроенными усилиями приниматься за дело! – тут я заговорил гораздо быстрее, бодро подражая интонациям и жестам нашего комсорга. – Мы комсомольцы, передовой отряд советской молодежи, а потому должны, должны и должны! Прежде всего должны мне!

Я точно знал, что видят зрители: удельного барина, с наслаждением шпыняющего тех, кто стоит ниже, и раболепствующего перед высшими. В своих владениях лев, а перед начальством – слизняк. Оборотень. И оборотень узнаваемый! Словечки, гримасы и жесты нашего комсорга я отрепетировал на отлично.

Смешки сменились почти безостановочным оглушительным хохотом. Хорошая карикатура сохраняет и усиливает характерные черты изображаемого, иначе это никакая не карикатура. Но смеялись не только наши, но и гости с других факультетов. Значит, дело было не только в Родионове. Созданный мной образ оказался достаточно универсальным и узнаваемым. Как все тот же Огурцов в исполнении Игоря Ильинского – ни о ком конкретно и обо всех тупых бюрократах одновременно. Я вовсе не сравниваю себя с Ильинским, но в тот раз у меня – получилось.

Родионов сидел в первом ряду, и в какое-то мгновение мне показалось, что он один во всем зале. Никого больше – только он. Закаменевшее лицо, стиснутые челюсти и белые от бешенства глаза. На долю секунды мне стало жутко – зачем, зачем я это затеял? – но, как говорил мой отец, фарш назад не провернешь.

И тут я увидел Тосю. Увидел и даже словно бы услышал ее смех – легкий, заразительный, искрящийся. Вот я дурак-то, чего испугался? Разве я что-то выдумал? И в кино, и в газетах, и на радио критике уделяется солидное внимание. Даже целый киножурнал «Фитиль» для этого придумали. Мы должны изобличать недостатки и пороки, иначе как можно с ними справиться?

– Спасибо, дорогие товарищи! – Я сдернул с головы папину шляпу и изобразил что-то вроде поклона. – Этот маленький фельетон изобличает злоупотребления, которые иногда еще встречаются в нашей жизни, и долг комсомольцев как передового отряда советской молодежи – неустанно с ними бороться. Фельетон подготовлен по рекомендации нашего комсорга Дмитрия Родионова, – я еще раз поклонился, теперь уже в его сторону, сопровождаемый еще одним, финальным, взрывом хохота.

Явное одобрение зала окрыляло, превращая меня из обычного парня в великого героя, сильного и неуязвимого. Хотелось продолжать подвиги: например, пройтись на руках по фойе. Только переодеться сперва, халат – не то облачение, в котором можно ходить вверх ногами.

– Ну ты даешь! – за кулисами кто-то хлопнул меня по спине. – Рискуешь, салага. Опасного врага приобрел.

– Типа кардинала Ришелье из «Трех мушкетеров»? – обернувшись, я увидел Мишку.

– Хуже, – покачал он головой. – Я же не знал… ты же мне не показывал…

Действительно, полную версию «фельетона» я почему-то старался держать в секрете, не говоря уж о «костюме барина». Но, с другой стороны, какой из Родионова Ришелье?

Должно быть, я сказал это вслух, потому что Мишка повторил:

– Он хуже. Зря ты…

Договорить он не успел, к нам подлетел розовый вихрь – Тося.

– Ты прямо как Райкин! Слышал, как хлопали? – Ее глаза сияли. – И халат еще, и шляпа, и тапочки! – Она смотрела на меня так, словно увидела впервые.

Когда я переоделся, мы нашли местечко в самом углу зала, но убей не вспомню, что там еще было на сцене. Я держал Тосину руку в своей, и внутри было тепло-тепло и как будто даже щекотно. И страшно боялся: совсем скоро начнется бал, а я в таком тумане – хоть бы ноги Тосе не оттоптать.

– Ты очень хорошо танцуешь, – шепнула она, когда мы кружились уже в седьмом, кажется, вальсе.

– Это только с тобой, ты же помнишь, я как корова на льду, – музыка опять заканчивалась, и я с сожалением повел Тосю в сторону.

– Так то ж на льду, а тут паркет, и ты… – она подмигнула.

– Борь, – кто-то потянул меня в сторону.

Наши ребята хотели выразить мне свое восхищение, пришлось идти, чтоб не подумали, что я нос задираю.