«Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения) - [9]

Рассуждения Екатерины о «разнице церкви и парламента», посланные Дашковой и с таким трудом возвращенные назад, не сохранились. Речь могла идти о нецелесообразности предоставления духовенству мест в гипотетическом парламенте, как это и произошло в Уложенной комиссии 1767 г., когда только две категории населения не получили депутатских мест: крепостные крестьяне и священнослужители. Тогда правительство Екатерины II опасалось, что после секуляризации церковных земель обиженное духовенство попытается в Комиссии оказать подобной политике открытое сопротивление.

Вот какими сложными вопросами занимались наши просвещенные подруги, облекая их в форму утонченной, порой куртуазной игры. Наряду с рассуждениями о парламентаризме и фундаментальных законах они обменивались поэтическими посланиями. Впрочем, не стоит путать роли: стихи писала Дашкова, как и подобает «кавалеру», воздавая хвалу достоинствам «прекрасной дамы». Эти стихи, к сожалению, не сохранились. Но пламени избежала ответная записка Екатерины: «Какие стихи и какая проза! И в семнадцать лет! Я прошу, нет, я умоляю вас не пренебрегать таким редким талантом. Может быть, я не совсем строгий Ваш судья, особенно в настоящем случае, моя милая княгиня, когда Вы с таким лестным пристрастием ко мне обратили меня в предмет Вашего прекрасного сочинения. Обвиняйте меня в тщеславии, в чем угодно, но я не знаю, когда я читала такое правильное и поэтическое четверостишие. Не меньше того я ценю его, как доказательство вашей любви; и сердцем, и головой отдаю полную вам справедливость».[28]

Отметим один момент: достойного ответа (желательно, конечно, тоже стихотворного) на мадригал влюбленного кавалера требовали нормы культуры Возрождения, по наследству перешедшие к эпохе Просвещения. Спетая под балконом песня или брошенный в окно камень с запиской понуждали даму к ответному шагу. Иначе диалог мог быть нарушен. Екатерина стихов не писала, поэтому должна была ответить простым письмом, хотя бы в прозе воспроизводящим возвышенный дух посвященных ей стихов. После обмена пылкими посланиями следующим этапом в куртуазной игре должна была стать только личная встреча. Именно так и развиваются события. «Я с наслаждением ожидаю тот день, который вы обещали провести со мной на следующей неделе, — пишет Екатерина, — и при том надеюсь, что вы будите почаще повторять свои поседения, так как дни становятся короче».[29]

На взгляд современного человека не совсем ясен культурный подтекст, на основании, которого «дамой» в ролевой игре становилась старшая из подруг, а «кавалером» — младшая. В барочном театре, унаследовавшем многие традиции рыцарского романа, куртуазная любовь переносила ритуал вассальной присяги и верности на взаимоотношения полов и распределяла роли «дамы» и «рыцаря» в пользу более высокого социального положения дамы, подчеркнутого еще и ее возрастом.[30] Дамой, по канонам рыцарского романа, становилась обычно супруга сеньора. Вспомните хотя бы королеву Гвиневру, жену короля Артура, вассалом которого являлся Ланселот. Отпрысков благородных семейств часто отдавали на воспитание в дом более богатого и знатного родича, который впоследствии и посвящал мальчика в рыцари. Первые свои подвиги будущий воин совершал именно в честь жены сюзерена. Поэтому «прекрасная дама» часто была реально старше своего верного паладина.[31] И роли в спектакле между Екатериной и Дашковой распределялись в полном соответствии с традицией.

При этом не стоит забывать, что в обыденном, не театральном мире у обеих дам были любимые мужчины. Но реально грань между игрой и жизнью порой оказывалась настолько тонкой, что сами актеры не всегда осознавали с какой стороны они находятся. В одном из переводов Записок Дашковой ее отношение к мужу и к Екатерине передано характерной фразой: «Я навсегда отдала ей (великой княгине — О. Е.) свое сердце, однако она имела в нем сильного соперника в лице князя Дашкова, с которым я была обручена».[32]

Возникает ощущение, что сердце Екатерины Романовны без борьбы и боли оказалось разделено между двумя претендентами, и это поначалу не причиняло ей никаких страданий, поскольку соперники сосуществовали в двух различных мирах — в мире реальном и воображаемом.

Для великой княгини граница была очень четкой. Она никогда не забывала передать в записках к Дашковой поклон и привет ее мужу, князю Михаилу Ивановичу. Дом и семья подруги, ее искреннее счастье в любви к супругу и детям, которое так контрастировало с участью самой Екатерины, являются, по-видимому, важной составной частью образа Дашковой в глазах цесаревны.

Иначе осознает ситуацию Екатерина Романовна. Молодая и порывистая, всегда готовая выйти за рамки любой игры и воспринять ее как реальность, Дашкова болезненно ощущает ложную театрализацию живых человеческих чувств. Поэтому ее искренние порывы приводят к некоторой путанице. С одной стороны, княгиня много рассказывает о своем коротком, но счастливом браке, так что не остается ни малейшего сомнения: Дашкова действительно очень любила мужа. С другой — она так восторженно и пылко предана Екатерине, так боготворит даму своего сердца, что ей и в голову не приходит, как подруге может понадобиться кто-то другой, кроме нее!