Простая история - [67]

Прислонившись к окошку, Борух-Меир задремал. Поезд мчался вперед, в ночь, останавливаясь, трогаясь в путь и снова останавливаясь. Когда Борух-Меир проснулся, было уже утро и поезд добрался до Лемберга.

…Гиршл провел в Лемберге целое лето. Его лицо окаймляла бородка, он пополнел и загорел. Страх и потерянный взгляд исчезли, нервное переутомление прошло. Он был такой, как прежде, движения его были спокойными. Три месяца здоровой жизни в заведении д-ра Лангзама, физический труд на свежем воздухе, долгий спокойный сон поставили его на ноги. И все же он чувствовал какую-то неловкость, представ перед отцом, который принес с собой запах Шибуша, что повергло Гиршла в уныние. Ему хотелось съежиться, как бы извиняясь за то, что причинил семье столько волнений. В глубине души он надеялся на прощение.

Борух-Меир обнял сына, расцеловал его и задал несколько простых вопросов, как будто не произошло ничего необычайного. Так же тактичен он был и в поезде, по пути домой, и, осознав это, Гиршл в порыве благодарности схватил отца за руку, но, боясь заплакать, сдержался и не произнес ни слова.

Борух-Меир пожаловался доктору на шибушцев, убежденных в том, что безумие Гиршла было инсценировано, чтобы избежать воинской повинности.

— Нет худа без добра, — успокоил его д-р Лангзам. — Вашему сыну, когда он вернется домой, по крайней мере не придется никому ничего объяснять.

…В отсутствие Гиршла в его родном городе произошло много разных событий. Глядя на сына, Борух-Меир раздумывал, с чего начать рассказ. С аптекаря ли, подавшего на Гурвицев в суд за то, что они продавали нюхательные соли без лицензии? Борух-Меир не был уверен, что выиграет дело, но даже если он вынужден будет снять с продажи нюхательные соли, дела в лавке не очень сильно пострадают. Остается, в частности, торговля красками, которая идет более чем успешно. Маляр Шляйен, неожиданно вернувшийся из Америки, заставил весь город заново покрасить свои дома и обновить вывески. Маляр был таким артистом в своем деле, что некоторые лавочники разорились, заказывая ему новые вывески. Он обновил и внутренние стены Большой синагоги к большому неудовольствию Хаима-Иеошуа Блайберга, возражавшего против закрашивания старых стен и потолка. Однако Борух-Меир решил не упоминать Блайберга в беседе с Гиршлом, что должно было свидетельствовать о его скромности, — пришлось бы признаться, что он пожертвовал синагоге необходимое количество краски. Борух-Меир не любил хвастаться своей щедростью, тем более что пожертвование было сделано с единственной целью — убедить Небо излечить его сына.

Так или иначе, развлекать Гиршла не было никакой необходимости, потому что поездка поездом в Шибуш, особенно в месяц элул, сама по себе была развлечением. Пассажиры разделились на четыре лагеря. К первому относились воинственно настроенные торговцы эсрогами, возвращавшиеся из Греции. Подумать только, они несколько недель мотались по стране бессовестных головорезов, лишенные настоящей еврейской кухни и возможности слушать еврейскую молитву, чтобы доставить эсроги к празднику Суккос, — и смотрите, как сионистская печать нападает на них! Присутствовавшие в поезде сионисты, в свою очередь, кричали, что евреи, покупающие или благословляющие эсроги из Корфу, тогда как еврейские земледельцы в поте лица выращивают такие же в Палестине, — самые закоренелые антисемиты. Тут к перепалке подключилась группа хасидов — одни возвращались с «вод», другие ехали к своему Ребе на Грозные дни. Тот, кто покупает эсрог из Палестины, кричали они, сам имеет дело с антисемитами: как иначе назвать еврейских земледельцев, чуждых религии вообще? Были и такие, кто не принадлежал ни к торговцам эсрогами, ни к сионистам, ни к хасидам. На каждой станции они выбегали из вагона, покупали у местных продавцов яблоки, груши и сливы, ели сами и угощали других. Конечно, этим фруктам было далеко до эсрогов с греческих островов, но Бог и их сделал душистыми, сочными, не запрещал вкушать их. Постепенно поезд наполнился ароматом осенних плодов, и споры утихли. Поезд то останавливался, то шел дальше; одни пассажиры сходили, на их места садились другие. Гиршл не успел доесть яблоко, как показался Шибуш!..

XXXIII

Дома Гиршла встретила Мина с ребенком на руках, который напомнил ему плачущий сырой бифштекс. Он поздоровался с женой, вид сына оставил его равнодушным, как и недавно известие о его рождении. Две голубые капли блестели на личике малыша, и Гиршл знал, что он смотрит на него. Губы отца задрожали. Он почувствовал потребность извиниться перед ребенком за то, что произвел его на свет без любви и вообще не способен его любить.

Но у другого Отца, более великого, чем Гиршл, были иные намерения. Пусть появившийся отец старался не смотреть на своего сына, даже не думать о нем, нежность к нему вкралась в его сердце. Немного времени потребовалось, чтобы он уже обнимал и целовал того самого ребенка, которого, он был уверен, никогда не сможет полюбить. Еще вчера Гиршл мрачно твердил себе: «Я должен смириться с его существованием, поскольку являюсь виновником его рождения», — а сегодня ему уже казалось, что сам существует только ради него. Так Господь, Отец наш Небесный, играет с нами в «отцов и сыновей». Как ни занят Он сотворением и разрушением космосов, у Него находится время даже для маленького лавочника и для младенца в колыбельке.