Простая история - [54]

Гиршл решил, что впечатлительным людям его типа нельзя спать в темноте. Но не успел он встать, чтобы раздвинуть шторы, как все предметы в доме стали поблескивать. И не только в доме. Все, что было снаружи, на улице — люди, фонари, лошади, телеги, — все раздражало его сознание.

У него появилось ощущение, что два проглоченных им порошка снотворного застряли в горле. Правда, постепенно они как будто рассосались. Гиршл лежал в постели и задавал себе вопрос, когда же наконец подействуют порошки и не должно ли его больше тревожить то, что он принял их вопреки указанию первого врача, чем то, что они не способны усыпить его. Отказавшись от порошков, он мог бы взять книгу и почитать. Сколько же времени требуется, чтобы лекарство возымело действие? Снотворное проникло в организм, оставалось только ждать…

Прошло полчаса, но сон не приходил. Судя по всему, лекарство не действовало. Или, может быть, он уже спит и ему только снится, что он не спит, как это происходило в приемной врача?

Гиршл вспомнил, как заснул в ожидании приема у врача, и это утешило его: значит, он все-таки еще умеет спать. Спать! Спать! Спать! Это было единственное, чего он желал. Заснуть и все забыть. Глаза его закрыты, тикают часы, отсчитывая время, и остается уверенность, что ночь опять пройдет без сна. Если бы сознание Гиршла не было отуманено снотворным, он бы остановил часы, чтобы они не тикали, это действовало ему на нервы.

То, что он стал принимать снотворное, имело одну хорошую сторону: Мина вела себя тихо, как мышь, стараясь не беспокоить его. Часы пробили очередной час. «Я даже не заметил, как пробежал этот час, — порадовался Гиршл. — Какое счастье, что часы не будут бить еще целых шестьдесят минут — шестидесяти минут достаточно, чтобы поспать и восстановить силы. Кто сказал, что человеку нужно спать не час, а больше? Те несколько минут, которые я дремал в приемной врача, принесли мне больше пользы, чем целая ночь».

Едва он закрыл глаза, как пропели первые петухи.

Его ноги и руки весили по тонне каждая, а горло, казалось, обметала смесь теста с песком. То ли часть снотворного еще не растворилась, то ли он простудился, вспотев в постели. Что ему нужно, чтобы встать на ноги, так это чашка хорошего кофе! При мысли о кофе он явственно почувствовал его запах, а этот запах заставил его представить себе чашку горячего кофе и кофейные зерна до того, как их поджарили, затем мешки с кофейными зернами на плечах носильщиков, тащивших эти мешки с вокзала в лавку. Подумав о мешках с кофе, он вспомнил о мышах, которые иногда прятались в них. Предположим, в одном из мешков была мышь, а ему надо было бы открыть его, и мышь прыгнула бы ему в горло, он поскорее закрыл бы рот, и мышь осталась бы наполовину во рту, наполовину снаружи, длинный хвост ее торчал бы и щекотал ему нос, пока он не заснет…

Утром Гиршл чувствовал себя так, как, вероятно, чувствует себя курильщик опиума, очнувшись от дурмана. Тяжелый туман наполнял его голову, опускался на глаза. Он практически не слышал, что ему говорили, слова звучали в его ушах, как далекое эхо. Единственной надеждой прийти в себя оставалась чашка крепкого кофе, но где его взять? За кофе в его доме сходило молоко кофейного цвета. Однажды после свадьбы он побывал в Станиславе и пил там настоящий кофе в кофейне. И в Шибуше были кофейни, но уважающие себя люди туда не ходят.

«Время утренней молитвы, а я думаю о кофейнях. Однако что в них грешного? Возможно, в Шибуше порядочные люди не посещают таких мест, а ведь есть города, где пить кофе в кофейне вполне принято».

Между прочим, Гиршл ошибался насчет кофе, который подавали в его доме. Софья Гильденхорн, умевшая сварить кофе так, что аромат его мог бы поднять мертвого, научила Цирл, Берту, Мину и ее горничную готовить напиток по своему рецепту.

От горячего темно-коричневого кофе в голове его сразу просветлело. Выпив чашку, Гиршл, все тело которого было как налитое свинцом, почувствовал себя легким как птица. Ах, видела бы его в этот момент Блюма!

Но Блюма, в отличие от Гиршла, не сидела сиднем, думая о нем, а тем более о том, как бы его увидеть. Нельзя сказать, чтобы она забыла его! Нет, она просто-напросто выкинула из головы всякую мысль о нем и обо всем доме Гурвицев. Что касается Гецла Штайна, то он ее вовсе не интересовал, его письмо к ней осталось без ответа. Когда Гецл дождался ее на улице и спросил: «Как насчет ответа?» — она ему сказала, что ответа не будет.

Неужели Блюма рассчитывала, что за ней приедет принц на белом коне? Отнюдь нет, даже если бы принца звали д-р Кнабенгут (ведь одно время он очень интересовался ею). Сейчас Кнабенгут питал к Блюме не больше романтического чувства, чем она к нему: его преданность народному благу была столь велика, что он собирался жениться на богатой девушке исключительно для того, чтобы продвигать свою политическую карьеру, не выпрашивая денег у отца. Блюма, имея в виду прежде всего себя, решила, что не каждой женщине нужно выходить замуж.

Мина лежала в постели. Перспектива стать матерью не приводила ее в восторг. Да и можно ли было ожидать восторга от женщины с таким угнетенным мужем, как Гиршл? Они редко разговаривали между собой о ребенке. Будущий отец никогда не думал о нем, не задавался вопросом, каким тот окажется.