Проспекты советской Москвы. История реконструкции главных улиц города. 1935–1990 - [121]
Французские штучки на Мясницкой
Комиссия рекомендовала заказчику поручить разработку окончательного проекта или одному из советских архитекторов, или Ле Корбюзье с условием, что он представит еще один вариант проекта с учетом замечаний. Эксперты с большим недоверием отнеслись к ряду экстравагантных идей француза: пандусы вместо лестниц, открытый, пустой первый этаж в виде столбов, плоская крыша с садом на ней.
Все же правление Центросоюза провело переговоры с Ле Корбюзье. Прибывший в Москву француз сделал эффектный, но не слишком вразумительный доклад о достоинствах своего творения, после чего согласился внести в него изменения для устранения указанных комиссией недостатков. Наиболее заметным отличием переработанного проекта стал разворот объема конференц-зала на 90 градусов: теперь он выходил прямо на новую магистраль, формируя главный фасад здания. Но и пустой первый этаж, и плоская крыша, и пандусы остались без изменений. В результате проект, с точки зрения комиссии, даже ухудшился[326].
Сугубая броскость французских новинок заслонила и оттеснила на второй план остальные работы – о них даже и не вспоминали. Проект стал предметом оживленной дискуссии, в которую оказались вовлеченными и лица, не имевшие прямого отношения к проблеме. Мнения разошлись коренным образом, причем в защиту Ле Корбюзье высказались не только молодые «авангардисты», но и зодчие старшего поколения. Правда, чаще всего приводимые аргументы были скорее эмоционального порядка. К примеру, опытный Н. В. Марковников обвинил как экспертную комиссию, так и управление губернского инженера, не оценивших величия идей француза, в затхлом консерватизме. По мнению автора, следовало «пренебречь голосами дешевого анемичного благоразумия, боящегося как огня всякой ответственности, и ничтожного риска потери нескольких десятков тысяч рублей». Зато в случае успеха Москва получила бы «ценный пример осуществления широкой и свободной творческой идеи». Фразы, вне всякого сомнения, прекрасны, однако настораживает пренебрежительное упоминание о «нескольких десятках тысяч рублей». Автор, будучи сам профессионалом, не мог не понимать, что грандиозные замыслы француза обойдутся не в один миллион, и сознательно подтасовал факты для пущей убедительности своих рассуждений[327].
Яростным и страстным оппонентом Марковникову выступил, как это ни странно, один из самых убежденных советских авангардистов Л. М. Лисицкий, или, как его обычно именуют, Эль Лисицкий. Используя не менее красивые, чем предыдущий автор, обороты и сравнения, он убедительно показывал, что проект Ле Корбюзье направлен не на решение насущных проблем заказчика, а на саморекламу зодчего: «… дом строится заранее как сенсация, как трюк». Вывод статьи гласил: «Мы не для того строим социализм и стали безбожниками, чтобы лепить нового гипсового идола» (под идолом, конечно, подразумевался сам Ле Корбюзье)[328].
В конце концов под напором общественного мнения правление Центросоюза решило заказать окончательный проект Ле Корбюзье. Понятно, что сам архитектор, работавший во Франции, не мог руководить разработкой детальных чертежей и строительством здания в Москве, куда он приезжал лишь изредка. Не годился для этого и его соавтор – двоюродный брат П. Жаннере. Требовались советские специалисты, которые могли бы, досконально вникнув в замыслы именитого француза, воплотить их в жизнь. Поэтому к разработке окончательного проекта с советской стороны были привлечены инженер П. Нахман и архитектор Н. Колли. Роль полномочного представителя автора и руководителя архитектурного осуществления проекта досталась Николаю Джемсовичу Колли. Потомок обрусевших шотландцев (отсюда его экзотическое отчество, которое обычно заменялось более привычным Яковлевичем) был уже достаточно опытным зодчим. В декабре 1928 года его командировали в Париж, где в мастерской Ле Корбюзье отрабатывался окончательный вариант проекта, и вплоть до окончания строительства в 1936 году Колли пришлось изобретать способы претворения в жизнь грандиозных замыслов.
Удавалось это далеко не всегда. Так, например, оставив без внимания особенности холодного московского климата, Ле Корбюзье запроектировал невиданную до того отопительную систему. Между двумя стеклянными поверхностями, образующими стену главного корпуса, должен был продуваться хорошо нагретый воздух. Достоинства идеи были очевидны: не нужны громоздкие и безобразные отопительные батареи, летом система могла обеспечить кондиционирование. Недостатки не столь бросались в глаза, но были гораздо более серьезны. Во-первых, достижение герметичности стен, состоящих из тысяч стекол со сложным переплетом, было для того времени делом практически неосуществимым. А главное – зодчий не удосужился прикинуть, сколько тепла излучалось бы через стекло – единственную преграду между потоком теплого воздуха и крепким московским морозцем.
Так что отапливать здание решено было (к немалой обиде Ле Корбюзье) по традиционной схеме. Однако и это не привело к хорошему результату – огромные, но глухие, без форточек, окна не могли обеспечить наилучший микроклимат помещений. Все же и с банальным отоплением дом получился необычным, со множеством разных странностей.
