Проснись, моя любовь - [104]

Она спустилась вниз по лестнице и вышла из дома, не замеченная лакеем.

Элейн ободряюще подумала, что ночное небо, освещенное серебристой луной, — это лучше, чем ничего. Воздух был ледяным или, может, ей это только так казалось по сравнению с теплом и уютом спальни. Или это просто кровь застыла в ее жилах.

Элейн шла и шла, спотыкаясь, прихрамывая, надеясь, молясь. Больше всего молясь. Пожалуйста, только бы ее решение оказалось верным. Только бы выяснить, кто стоит за всем этим. Только бы ей удалось найти виновника и покончить с шантажом. Пожалуйста, позволь обрести какой ни на есть покой и безопасность. Пожалуйста, пусть Чарльз вернется к ней.

Деревья заслонили небо. Элейн брела наугад, с растущей с каждым неуверенным шагом паникой, когда впереди на расстоянии заметила шар танцующего и мерцающего света. Мурашки побежали по ее спине. Она вспомнила, как бабушка рассказывала ей о блуждающем огоньке, призрачном шаре света, который озорно следовал за ничего не подозревающими жертвами. Сверхъестественный или нет, но он составил бы более приятную компанию, нежели человек, написавший эти записки. Стараясь ступать тихо, Элейн направилась в сторону колеблющегося шара.

Свет оставался неподвижным, и оказался разведенным костром.

Ледяная вода просочилась сквозь подошву обуви. Шерстяная накидка давила на плечи, а подол превратился в огромную губку. Она потеряла равновесие, споткнувшись о какое-то бревно, которого, казалось, в этом ручье раньше не было.

Элейн, скривившись, поднялась на ноги. Мягкое и прогнившее бревно до сих пор было теплым от солнца. Идеальное убежище для ночных тварей. Она тут же почувствовала тысячи крошечных острых уколов мурашек, пробежавших по ее телу, представив себе всех возможных насекомых, которые могли обитать в этом трухлявом дереве. Муравьи. Термиты. Жуки. Пауки. Конечно, это просто воображение, но от этой мысли легче не стало.

Попытавшись отодвинуться от бревна, она обнаружила, что ее накидка застряла. Задрожав, Элейн провела взглядом по накидке, стремясь определить, за что она зацепилась.

Сверху выпирал кусок проволоки. Под ним бревно было мягким и мокрым.

И липким. Узкий ствол окружали космы жесткой травы.

Элейн пристальнее всмотрелась в это странное бревно. Оно было очень светлым на конце, где торчала проволока. Что-то подозрительно блестело под сорной травой.

Элейн подошла ближе, обнаружив, что заслоняла собой тот незначительный свет, идущий от огня. Затем ступила еще чуть ближе.

— Ааааа!

Элейн отпрыгнула так далеко, насколько смогла. Накидка порвалась с резким звуком посреди тихой ночи.

Она с громким всплеском упала в ледяной ручей. Маленький камень сильно впился ей в копчик. Но Элейн даже не почувствовала боли. Не почувствовала и ледяной воды, намочившей шерсть, шелк, турнюр и снова шелк.

Это было не бревно. И космы — не пучки сорной травы. А то, что мерцало в темноте, оказалось глазом.

Человеческим глазом.

Глава 25

От истерии у Элейн перехватило горло. Тело!

Человеческое тело!

Мертвое человеческое тело!

И она прикасалась к нему!

Элейн судорожно вытерла руку о шерстяную накидку. Пальцы были липкими от крови.

— О Боже. О Боже, — простонала она, снова и снова обтирая руки. — Этого не может быть! О Господи!

— Да ладно, Элейн, не будь такой неженкой. Готова поспорить, что ты не так себя вела, когда проснулась и обнаружила мою кровь, размазанную на своих бедрах. Мою девственную кровь, должна заметить. И семя лорда Арлкотта, разумеется. В действительности, готова поспорить, что тебе это даже понравилось. Прошло ведь так много лет с тех пор, как ты была девственницей, хотя, конечно, этот твой сладкоречивый муженек далеко не так одарен, как Чарльз. Ну, прям как бык, этот наш лорд. И сколько, интересно, к тому моменту прошло времени с тех пор, когда тебя заполняло мужское семя? Нет нужды спрашивать, когда это было в последний раз здесь. Тебе нравится прелюбодействовать с чужим мужем? Нравится нарушать супружескую верность, Элейн?

Голос звучал неопределенно: ни мужской и ни женский, но в тоже время пугающе знакомый. Часть дерева отделилась от леса, темнее, чем остальные деревья, ниже и толще. Оно подступало все ближе и ближе, дюйм за дюймом, играя с нею, словно кошка с мышкой.

Элейн неуклюже рванула из ручья, прочь от этих двух фигур: и мертвой, и живой.

— Кто ты? — произнесла она высоким голосом, словно наглоталась гелия. — Чего ты хочешь?

А затем, когда эта другая фигура стала приближаться, Элейн завопила:

— Уйди прочь!

По обеим сторонам темной фигуры появилась бледная плоть, оказавшаяся руками. Эти призрачные руки откинули что-то, что, как теперь поняла Элейн, было капюшоном, открыв еще больше плоти — голову.

— Тебе разве не хочется узнать, на кого ты так грубо наступила, моя дорогая? — теперь голос звучал ясно, не приглушенный полотном. — Не хочешь узнать, кто я на самом деле?

О Боже. Боже. Боже.

Элейн узнала его. К горлу подкатила тошнота, заглушая истерию.

— Подойди, дорогая. Подойди и поцелуй своего дядюшку.

— Ты — сумасшедший! О мой Бог, ты — сумасшедший! — Элейн еле стояла на ногах. Она почувствовала, будто легкие ее разорвались. Воздух не попадал внутрь. Она почти надеялась, что потеряет сознание.